2-я Пуническая война. Последствия битвы при Каннах

Тех подкреплений, которых Ганнибал ожидал из Испании и на которые, как казалось, он мог всего вернее рассчитывать, он не получил вследствие отважного и энергичного образа действий посланного в Испанию римского главнокомандующего Гнея Сципиона. После того как Ганнибал перешел через Рону, последний переправился морем в Эмпории и овладел сначала берегами между Пиренеями и Эбро, а потом, после одержанной над Ганноном победы, и внутренними странами (218 г до н.э.). В следующем году (217) он совершенно разбил карфагенский флот близ устьев Эбро, а после того как его брат Публий, так храбро защищавший долину По, привел ему подкрепление в 8 тыс. чел. он перешел через Эбро и проник до Сагунта. Хотя через год после того (216) Гасдрубал, получив подкрепления из Африки, попытался исполнить приказание брата и перейти с армией через Пиренеи, но Сципионы загородили ему переправу через Эбро и нанесли ему решительное поражение почти в то самое время, когда Ганнибал и мог ожидать откуда-либо подкреплений, то уже никак не из Испании. Из Карфагена было оказано Ганнибалу такое слабое содействие, какого можно было ожидать: финикийские эскадры угрожали берегам Италии и находившимся во власти Рима островам и оберегали Африку от высадки римлян — и только. Для более энергичного содействия служили не столько незнание, где найти Ганнибала, и не столько отсутствие в Италии удобного места для высадки, сколько многолетнее убеждение, что испанская армия может существовать своими собственными средствами, а более всего недоброжелательство мирной партии. Последствия этого непростительного бездействия были очень тяжелы для Ганнибала. Как он ни берег денежные средства и приведенных с собою солдат, его казна мало-помалу опустела, солдатам недоплачивалось жалованье, и ряды его ветеранов стали редеть. Но известие о победе при Каннах заставило умолкнуть в Карфагене даже враждебную оппозицию.

Карфагенский сенат решил помочь Ганнибалу деньгами и доставить ему войско частью из Африки, частью из Испании, в том числе 4 тыс. нумидийских всадников и 40 слонов; кроме того, было решено энергично продолжать войну как в Испании, так и в Италии. Заключение наступательного союза между Карфагеном и Македонией уже давно было предметом переговоров, но замедлилось вначале вследствие внезапной смерти Антигона, а потом вследствие нерешительности преемника Антигона Филиппа и войны, несвоевременно предпринятой Филиппом и его эллинскими союзниками против этолян (220—217 г. до н.э.). Только после битвы при Каннах Филипп принял предложение Димитрия Фаросского уступить Македонии его иллирийские владения, которые, конечно, еще надо было сперва отнять у римлян, и только после этой битвы двор в Пелле сошелся в условиях с Карфагеном. Македония взялась высадить армию на восточном берегу Италии, за что ей был обещан возврат владений, доставшихся римлянам в Эпире.

В Сицилии царь Гиерон держался в мирное время нейтральной политики, поскольку это не было сопряжено ни с какими опасностями, а после заключения мира с Римом, в эпоху опасных кризисов, оказывал услуги также и карфагенянам, в особенности доставкой хлеба. Не подлежит сомнению, что он очень сожалел о новом разрыве между Карфагеном и Римом, но, не будучи в состоянии его предотвратить, стал держать сторону Рима с преданностью, основанной на верном расчете. Однако вскоре вслед за этим (осенью 216г. до н.э.) смерть похитила старца после пятидесятичетырехлетнего царствования. Внук и преемник этого мудрого царя, юный и бездарный Иероним, немедленно вступил в соглашение с карфагенскими дипломатами. Так как эти последние согласились обеспечить ему формальным договором сначала обладание Сицилией до старинной карфагенской границы, а когда его высокомерие возросло, даже обладание всем островом, то он вступил в союз с Карфагеном и присоединил сиракузский флот к той карфагенской эскадре, которая пришла с целью напасть на Сиракузы. Это поставило в опасное положение стоявший в Лилибее римский флот, которому и без того уже приходилось иметь дело с другой карфагенской эскадрой, стоявшей у Эгатских островов; между тем приготовленные в Риме к отправке в Сицилию войска после поражения при Каннах были использованы для другой, более настоятельной надобности. Важнее же всего было то, что здание римского союза, непоколебимо выдержавшее удары двух тяжелых лет войны, стало теперь расшатываться.

На сторону Ганнибала перешли Арпи в Апулии и Узент в Массалии — два старинных города, сильно пострадавших вследствие основания римских колоний в Луцерии и в Брундизии, все города бреттиев, вступившие на этот путь прежде всех других, за исключением Петелии и Консенции, которые пришлось предварительно осаждать, большая часть луканцев, переселенные в окрестности Салерна пиценты, гирпины, самниты за исключением пентров; наконец Капуя, которая была вторым городом Италии, могла выставить армию в 30 тыс. пехотинцев и 4 тыс. всадников и своим переходом на сторону карфагенян увлекла вслед за собою соседние города Ателлу и Калацию. Правда, всюду, и в особенности в Капуе, аристократическая партия, связанная многими узами с римскими интересами, сильно противилась такой перемене политического знамени, и вызванная ею упорная внутренняя борьба в значительной мере уменьшила те выгоды, которые мог бы извлечь Ганнибал из этой перемены. Так, например, он счел себя вынужденным арестовать в Капуе и отправить в Карфаген одного из вождей аристократической партии — Деция Магия, упорно отстаивавшего союз с Римом даже после вступления в город финикийцев; этим он невыгодно для себя доказал, какую следует придавать цену свободе и самоуправлению, которые он только что формально обеспечил за кампанцами. Зато южноиталийские греки твердо держались за союз с Римом отчасти конечно благодаря влиянию римских гарнизонов, но еще более потому, что эллины питали решительную антипатию к самим финикийцам и к их новым луканским и бреттийским союзникам, и потому, что они действительно были привязаны к Риму, который не упускал ни одного удобного случая, чтобы доказать на деле свой эллинизм, и обходился с жившими в Италии греками необыкновенно мягко. Поэтому кампанские греки, в особенности Неаполь, мужественно сопротивлялись нападению самого Ганнибала; так же поступали, несмотря на свое крайне опасное положение, города Великой Греции — Регион, Турий, Метапонт и Тарент. Но Кротон и Локры были отчасти взяты приступом объединенными силами бреттиев и финикийцев, отчасти принуждены были сдаться на капитуляцию, и жители Кротона были переселены в Локры, а важная морская база была занята бреттийскими колонистами. Само собой понятно, что все города южной Италии, населенные латинами, как то: Брундизии, Венузия, Пестум, Коза, Калес, непоколебимо стояли за Рим. Они были оплотом владычества, воздвигнутым в чужой земле завоевателями, которые поселились на полях окрестного населения и жили во вражде с соседями; именно их должно было коснуться в первую очередь данное Ганнибалом обещание возвратить всем италийским общинам прежние границы. То же можно сказать и о всей средней Италии — об этом древнейшем центре римского владычества, где уже повсеместно преобладали и латинские нравы и латинский язык и где всякий считал себя сподвижником властей, а не их подданным. Противники Ганнибала в карфагенском сенате не преминули напомнить, что ни один римский гражданин и ни одна латинская община не приняли сторону Карфагена. Подобно циклопическим постройкам этот фундамент римского могущества можно было разрушить не иначе, как вынимая из него камень за камнем.

Таковы были последствия битвы при Каннах, в которой погибли лучшие солдаты и офицеры союза, составлявшие седьмую часть всех боеспособных италиков. Это было жестокое, но заслуженное наказание за тяжкие политические прегрешения, ответственность за которые падает не на отдельных неразумных или жалких людей, а на само римское гражданство. Конституция, приспособленная к потребностям небольшой территории, не годилась для великой державы; так, например, уже не было никакой возможности ежегодна предоставлять на разрешение избирательной урны (этого ящика Пандоры) вопрос о том, кто должен командовать римской армией в такой войне, как война с Ганнибалом. Но, хотя коренная реформа государственных учреждений и была осуществима, все же ее нельзя было предпринять в то время. Поэтому не оставалось ничего другого, как предоставить фактически высшее руководство военными действиями, и в особенности назначение главнокомандующих и продление срока их должности, единственному органу, который был в состоянии исполнить такую задачу, — сенату, а за комициями оставить лишь право формально утверждать сенатские решения. Блестящие успехи Сципионов на театре трудных военных действий в Испании доказывали, чего можно было достигнуть этим путем. Но политическая демагогия, уже старавшаяся в то время подкопаться под аристократический фундамент конституции, захватила в свои руки все, что касалось ведения войны; нелепое обвинение, будто знать в заговоре с внешним врагом, производило впечатление на «народ». Поэтому Гай Фламиний и Гай Варрон, в которых политическое суеверие видело спасителей отечества и которые оба были «новыми людьми» и друзьями народа чистой воды, были уполномочены народной толпой привести в исполнение те планы военных действий, которые были ими изложены на публичной площади при одобрительных возгласах толпы, и последствием всего этого были битвы при Тразименском озере и при Каннах. Сенат, понимавший теперь свою задачу конечно лучше, чем тогда, когда им была отозвана из Африки половина армии Регула, оставался верным своему долгу, стараясь взять в свои руки высшее управление и положить конец бесчинствам. Но, когда первое из этих двух поражений на короткий миг отдало кормило правления в его руки, он тоже не сумел освободиться от влияния партийных интересов. Хотя и несправедливо было бы ставить Квинта Фабия наравне с теми римскими Клеонами, но и он вел войну и упорствовал в своей оборонительной системе не только как полководец, а главным образом как политический противник Гая Фламиния и сделал все, что мог, чтобы обострить распрю со своим подчиненным, в то время когда было необходимо действовать единодушно. Первым последствием этого было то, что главное орудие, предоставленное мудростью предков в распоряжение сената именно для случаев подобного рода, — назначение диктатора — оказалось негодным для употребления, а вторым, по крайней мере косвенным, — поражение при Каннах. Однако виною быстрого упадка римского могущества были не Квинт Фабий и не Гай Варрон, а отсутствие взаимного доверия между правителями и управляемыми, разлад между сенатом и гражданством. Если спасение государства и восстановление его могущества еще были возможны, то за это дело нужно было взяться у себя дома и прежде всего восстановить единение и взаимное доверие. В том и состоит великая и бессмертная заслуга римского сената, что он понял это и — что еще важнее — исполнил это, воздержавшись от всяких, даже вполне заслуженных упреков. Когда Варрон — единственный из всех командовавших в битве генералов — возвратился в Рим, а римские сенаторы вышли к нему навстречу до городских ворот и благодарили его за то, что он не отчаялся в спасении отечества, — это были не пустые речи, сказанные с целью скрыть беду или осмеять несчастного главнокомандующего, это было заключение мира между правителями и управляемыми. Ввиду столь важного заявления и столь серьезной опасности замолкла демагогическая болтовня; с той минуты в Риме стали заботиться только о том, как общими силами предотвратить беду. Квинт Фабий, в эту решительную минуту оказавший более важные услуги своим непоколебимым мужеством, чем всеми своими военными подвигами, и вместе с ним другие влиятельные сенаторы служили в этом случае примером для всех; они возвратили гражданам веру и в самих себя и в будущее. Сенат оставался твердым и непреклонным, в то время когда Италия была в опасности и сам Рим был почти беззащитным, а в столицу со всех сторон спешили гонцы с известиями о проигранных сражениях, об измене союзников, об утрате сторожевых позиций и складов и с требованиями подкреплений в долину По и в Сицилию. Народу было запрещено сходиться толпами у городских ворот, зевакам и женщинам было приказано сидеть дома, срок траура по убитым был ограничен тридцатью днями, для того чтобы не прерывать на слишком долгое время служения радостным богам, в котором- не могли принимать участия люди в траурных одеждах, ибо число павших было так велико, что почти не было ни одного семейства, где не слышался бы плач по умершим. Между тем все, кому удалось спастись с поля битвы, были собраны в Канузии двумя даровитыми военными трибунами — Аппием Клавдием и Публием Сципионом-сыном; этот последний своим гордым воодушевлением и грозно поднятыми мечами верных ему солдат сумел внушить иные намерения той молодой знати, которая, легко примиряясь с мыслью о невозможности спасти отечество, помышляла о бегстве за море. К этим трибунам присоединился во главе небольшой кучки солдат консул Гай Варрон; таким образом, удалось мало-помалу набрать почти два легиона, которые были по приказанию сената заново организованы и в наказание осуждены на позорную и безвозмездную службу. Бездарный полководец был отозван в Рим под благовидным предлогом, и главное командование было возложено на испытанного в гальских войнах претора Марка Клавдия Марцелла, которому было незадолго перёд тем приказано отправиться с флотом из Остии в Сицилию. Все силы были направлены к тому, чтобы организовать боеспособную армию. К латинам обратились с просьбой о помощи в общей опасности; сам Рим подал пример и призвал к оружию всех мужчин, даже не вышедших еще из отроческого возраста; он не только вооружил подступивших в кабалу должников и преступников, но даже включил в состав армии 8 тыс. рабов, купленных за счет государства. Чтобы пополнить недостаток оружия, из храмов были взяты старинные трофеи, и все мастерские и ремесленники были завалены работой. Состав сената был пополнен не одними латинами, как того требовали трусливые патриоты, а имевшими на то ближайшее право римскими гражданами. Ганнибал предложил выкупить пленных за счет римской государственной казны, но это предложение было отклонено и даже не был допущен в город карфагенский посланник, прибывший с депутацией от пленников; ничто не должно было наводить на предположение, будто сенат помышляет о мире. Не только союзников старались убедить, что Рим никогда не согласится ни на какую миролюбивую сделку, но и самому последнему из граждан старались внушить, что для него, как и для всех других, мир невозможен и спасение только в победе.

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности