Рим. Реформы Гая Гракха. Борьба с аристократией

В то время как Гай Гракх опирался на народную массу, которая ожидала от него и отчасти получила облегчение своего положения, он с неменьшей энергией стремился подорвать силу аристократии. Хорошо сознавая непрочность власти главы государства, опирающегося только на пролетариат, он в первую очередь старался внести раскол в среду аристократии и привлечь часть се на свою сторону. Элементы такого раскола были налицо. Аристократия богатых, единодушно восставшая против Тиберня Гракха, состояла в действительности из двух существенно различных слоев; в известной мере их можно сравнить с аристократией английских лордов и аристократией лондонского Сити. Первая охватывала фактически замкнутый круг правящих сенаторских семей; они держались в стороне от прямой спекуляции и вкладывали свои огромные капиталы в крупное землевладение или же в крупные торговые ассоциации в качестве негласных пайщиков. Ядро второго класса составляли спекулянты, занимавшиеся крупными торговыми и денежными операциями на всей территории римской гегемонии либо в качестве руководителей упомянутых торговых товариществ, либо за свой личный страх и риск. Выше уже было изложено, как этот класс постепенно в течение II в. до н.э. вступает в ряды знати наряду с сенатской аристократией и как закон Клавдия, проведенный при поддержке предшественника Гракхов, Гая Фламиния, запрещает сенаторам участие в торговых предприятиях и тем самым проводит внешнюю грань между сенаторами, с одной стороны, купцами и финансистами — с другой. Теперь купеческая аристократия под именем «всадников» начинает играть решающую роль также в политической жизни. Это название первоначально обозначало только тех, кто служил в гражданской коннице; постепенно оно было перенесено, — по крайней мере в общепринятом словоупотреблении, — на всех тех, кто владел имуществом стоимостью не менее 400 000 сестерций и поэтому обычно был обязан нести кавалерийскую службу, Следовательно, оно обнимало все высшее римское общество, как сенатскую, так и несенатскую знать. Однако незадолго до Гая Гракха был издан закон, признавший недопустимым совмещение звания сенатора со службой в коннице. Таким образом сенаторы были исключены из списков всадников, и сословие всадников в общем и целом можно было считать представителем финансовой аристократии в противоположность сенату, хотя младшие члены сенаторских семей, не вступавшие в сенат, продолжали по-прежнему и служить в гражданской коннице и называться всадниками. Преимущественно из этой аристократической сенаторской молодежи и впредь пополнялась гражданская конница в собственном смысле, т. е. 18 всаднических центурий, так как состав их определялся цензорами.

Между этим сословием всадников, т. е., в сущности говоря, богатым купечеством, и правящим сенатом нередко происходили трения. Между родовой знатью и теми, кто достиг высокого положения путем богатства, существовал естественный антагонизм. Люди, управлявшие государством, в особенности лучшие среди них, чуждались спекуляций, люди же, занятые денежными делами, были равнодушны к политическим вопросам и партийной склоке. Между этими обеими группами нередко возникали резкие столкновения, в особенности в провинциях. В общем, хотя жители провинций имели гораздо больше оснований жаловаться на пристрастность римских должностных лиц, чем римские капиталисты, однако сенаторы не потакали алчности и насилиям последних над подданными в такой мере, в какой это было желательно для римских денежных тузов. Несмотря на то, что родовая аристократия и денежная аристократия действовали согласованно против общего врага, каким являлся для них Тиберий Гракх, их все-таки разделяла глубокая пропасть. Гай Гракх более ловкий, чем его брат, все расширял эту пропасть, пока союз между обеими группами не был разорван и купечество не перешло на его сторону.

Впоследствии членов сословия всадников отличали от остального народа следующие внешние знаки: золотое кольцо вместо обычного железного или медного и особые, лучшие места на общегражданских празднествах. Не установлено, но не лишено вероятия, что эти внешние знаки впервые были введены Гаем Гракхом, ибо во всяком случае они появляются впервые в это время; распространение этих привилегий, присвоенных прежде сенаторам, на всадническое сословие было вполне в духе Гракха, который поднял это сословие на высоту. Гракх именно ставил себе целью превратить всадничество в особое, тоже замкнутое и привилегированное сословие, стоящее между сенатской аристократией и народными массами. Введение внешних знаков отличия этого сословия больше содействовало этой цели, чем иные гораздо более важные мероприятия, хотя сами по себе эти отличия были ничтожны и многие всадники сами не желали ими пользоваться. Однако, хотя эта партия, преследовавшая материальные интересы, отнюдь не пренебрегала подобными почетными знаками, но все же се нельзя было купить только этим. Гракх хорошо понимал, что эта партия пойдет за тем, кто ей больше даст, необходимо лишь предложить ей высокую и вполне реальную цену. И он предложил ей сбор податей в Азии и право на внесение в списки присяжных судей. Римское финансовое управление, основанное на сдаче в откуп как косвенных налогов, так и доходов с государственных земель, обеспечивало римским капиталистам самые широкие возможности наживы за счет налогоплательщиков. Прямые налоги состояли в большинстве провинций либо из определенных фиксированных сумм, уплачиваемых общинами; либо, как, например, в Сицилии и Сардинии, прямые налоги заключались в десятинном сборе, взимание которого с каждой отдельной общины сдавалось на откуп в самой провинции. Первая система полностью исключала посредничество римских капиталистов, вторая давала богатым провинциалам и часто самим общинам самостоятельно собирать десятину в своей области и тем самым держать вдали опасных римских посредников. Когда шесть лет назад Риму досталась провинция Азия, сенат ввел там в основном первую из этих двух систем. Гай Гракх путем народного постановления добился отмены этого порядка. Он не только ввел в этой провинции, прежде почти совершенно свободной от податей, огромные прямые и косвенные налоги, в частности десятинные сборы, но установил также сдачу их на откуп, причем сдача эта должна была происходить в Риме и распространялась на всю провинцию в целом. Это фактически совершенно устраняло провинциалов от участия в откупах. Для взимания в провинции Азии десятинных, пастбищных и таможенных соборов образовалась колоссальная ассоциация римских капиталистов. Характерное для Гракха стремление сделать сословие капиталистов независимым от сената отражается еще в одном нововведени: сложение откупных платежей, полное или частичное, не зависело больше, как раньше, от усмотрения сената, а имело место при определенных условиях в силу закона. Таким путем для римского купечества открылось в Азии золотое дно, и члены новой ассоциации стали ядром финансовой аристократии, образовали нечто вроде «купеческого сената», с которым вынуждено было считаться даже само правительство. Одновременно им отведена была определенная сфера общественной деятельности в судах присяжных.

Уголовное судопроизводство принадлежало в Риме по закону к компетенции народного собрания. Но эта компетенция с самого начала была очень узкой. Как указано выше, Гракх еще более ограничил ее. Большинство дел уголовных и гражданских разрешалось единоличными, присяжными или судебными комиссиями, постоянными или чрезвычайными. Раньше те и другие назначались исключительно из состава сената. Гракх передал функции присяжных как в собственно гражданских делах, так и в постоянных и чрезвычайных судебных комиссиях сословию всадников. По его предложению списки присяжных стали составляться ежегодно, подобно спискам всаднических центурий, из числа всех тех лиц, которые могли нести службу всадников. При этом из состава судов сенаторы были исключены прямо, а сыновья сенаторов косвенно — путем введения возрастного ценза. Возможно, что в присяжные выбирали преимущественно тех самых людей, которые играли главную роль в крупных купеческих компаниях, а именно в компаниях откупщиков азиатских и других податей; ведь эти люди были очень заинтересованы в том, чтобы занимать места судей. Если таким образом список присяжных совпадал с верхушкой ассоциаций публиканов, то это подчеркивает все значение созданного таким способом «антисената». Существенным результатом этого явилось следующее: раньше в государстве существовали только две власти — правительство, осуществлявшее функции управления и контроля, и народ, которому принадлежала законодательная власть, судебные же функции были разделены между сенатом и народом; теперь денежная аристократия не только опиралась на устойчивую базу материальных интересов, как сплоченный и привилегированный класс, но получила в государстве судебную и контролирующую власть и заняла почти равное место наряду с правящей аристократией. Вся старая антипатия купечества к родовой знати должна была теперь выливаться в очень реальную форму судебных приговоров. Сенаторы — наместники провинций, привлекаемые к суду для отчета по своему управлению, должны были ожидать решения своей участи не от своих коллег, а от крупных купцов и банкиров. Распри между римскими капиталистами и римскими наместниками были перенесены из сферы провинциального управления на опасную почву судебных процессов по делам отчетности. Таким образом, аристократия богачей не только была расколота, но были приняты меры, чтобы этот раскол постоянно усиливался и не встречал препятствий для своего выражения.

Подготовив таким образом два своих орудия — пролетариат и купечество, Гракх приступил к своей главной цели — низвержению власти аристократии. Свергнуть власть сената значило, во-первых, путем нового законодательства лишить его наиболее важных функций, а во-вторых, путем мероприятий более личного и временного характера разорить аристократию. Грзкх сделал то и другое. До сих пор в исключительном ведении сената находилось в первую очередь административное управление; Гракх лишил сенат его административных функций. С этой целью он разрешал важнейшие вопросы управления через комиции и принимаемые на них законы, т. е. фактически с помощью велений трибунов, затем по возможности ограничивал сенат в текущих делах и, наконец, захватывал множество дел в свои собственные руки. О мероприятиях первого рода мы уже говорили. Новый хозяин государства, не спрашивая сената, распоряжался государственной казной; раздача хлеба возлагала на государственные финансы длительное и тяжелое бремя. Не спрашивая сената, он распоряжался также государственными землями, учреждал колонии не на основании постановления сената и народа, как это делалось прежде, а по одному лишь постановлению народа. Он распоряжался также в провинциях, отменил путем народного постановления систему обложения, введенную сенатом в провинции Азии, и заменил ее совершенно другой системой обложения. К важнейшим текущим делам сената принадлежало ежегодное разграничение деятельности обоих консулов; это право осталось, правда, за сенатом, но косвенное давление, которое сенат оказывал прежде на этих высших должностных лиц, было теперь ослаблено, так как разграничение функций обоих консулов должно было отныне производиться сенатом еще до выборов данных консулов. Наконец, с беспримерной энергией Гай сосредоточил в своих руках разнообразнейшие и сложнейшие дела правительства: он сам контролировал раздачу хлеба, выбирал присяжных, сам основывал колонии, несмотря на то, что по должности трибуна не имел права выезжать из города, руководил дорожным хозяйством и заключал договоры о постройках, руководил прениями в сенате, назначал выборы консулов. Короче говоря, он приучал народ к мысли, что все исходит от одного человека; управление вялой и как бы парализованной сенатской коллегии он затмил своим личным управлением, энергичным и искусным.

С полновластием сената в области суда Гракх расправился еще энергичнее, чем с его административными функциями, которые сенат брал на себя в исключительных случаях в качестве высшего правительственного органа. Под страхом строгого наказания он воспретил, — кажется путем возобновления закона о провокации, — назначать впредь постановлением сената чрезвычайные судебные комиссии по делам о государственной измене, вроде той комиссии, которая после убийства Тиберия судила его приверженцев. В результате всех этих мероприятий сенат совершенно лишился своих прав контроля, а из административных функций удержал только те, которые глава государства нашел нужным ему оставить. Однако Гай не ограничился этими мерами. Он обрушился на личный состав правящей аристократии. Руководствуясь только личной местью, Гракх придал последнему из вышеприведенных законов обратное действие; это заставило удалиться из Италии Публия Попилия, на котором после смерти Назики сосредоточилась ненависть демократической партии. Интересно, что это предложение было принято при народном голосовании по трибам лишь большинством одного голоса (18 против 17). Это показывает, как сильно было еще влияние аристократии на народные массы — по крайней мере в персональных вопросах. Гай внес аналогичное, но еще менее заслуживающее одобрения предложение против Марка Октавия; он предложил, чтобы всякий гражданин, лишенный своей должности по постановлению народного собрания, навсегда лишался права занимать общественные должности. Однако, по просьбе матери, Гай взял свое предложение обратно и избавил себя от позора легализации явного нарушения конституции. Этот закон был бы лишь актом низкой мести по отношению к честному человеку, не сказавшему ни единого обидного слова о Тиберии и действовавшему лишь в согласии с конституцией и своим долгом, как он понимал его. Гораздо важнее всех этих мероприятий был задуманный Гаем, но вряд ли осуществленный, план увеличения состава сената на 300 человек, почти удвоения его, причем выбор новых сенаторов из сословия всадников предполагалось предоставить комициям. Назначение такого большого числа новых пэров поставило бы сенат в полную зависимость от главы государства.

Таково было то государственное устройство, которое Гракх задумал и в основном фактически провел в течение двух лет своего трибуната (123 — 122), не встретив, насколько нам известно, никакого серьезного сопротивления и не прибегая к насилию. Дошедшие до нас сведения о реформах Гракха настолько отрывочны, что они не дают нам возможности установить последовательность, в которой проводились реформы; на ряд возникающих вопросов мы не можем дать ответа. Впрочем, это, по-видимому, не существенные моменты, так как о самых важных фактах мы имеем вполне достоверные сведения, и Гай, в противоположность брату, не давал потоку событий увлекать себя все дальше и дальше, а, очевидно, имел хорошо продуманный и обширный план и полностью осуществил сто в основном ряде отдельных законов.

Для всякого, способного и желающего разобраться в событиях, семпрониевы законы свидетельствуют с полнейшей очевидностью, что Гай Гракх вовсе не собирался утвердить римскую республику на новых демократических основаниях, как это воображали многие добродушные люди в старые и новые времена. Наоборот, он хотел совершенно отменить республиканские учреждения, он стремился к ежегодно возобновляемому и фактически пожизненному трибунату с неограниченной властью, опирающейся на полное подчинение формально суверенных комиций. Взамен республики он хотел ввести тиранию, или, говоря современным языком, монархию, не феодальную и не теократическую, а наполеоновскую абсолютную монархию. В самом деле, если Гракх стремился свергнуть власть сената, о чем совершенно ясно свидетельствуют его собственные слова, а еще яснее его дела, то какой же образ правления, кроме тирании, был бы возможен после падения аристократического строя в государстве, которое уже переросло старые формы исконных народных собраний, но еще не доросло до парламентаризма? Мечтатели, подобные предшественнику Гая, и нечестные политические дельцы более поздних времен могли оспаривать эту истину, но Гай Гракх был государственным мужем, и хотя те формы, в которые он хотел облечь свое великое создание, не дошли до нас, и мы можем по-разному представлять их себе, он сам, несомненно, знал, что делал. Однако, несмотря на всю очевидность намерения Гракха захватить в свои руки монархическую власть, его нельзя осуждать за это, если вникнуть в сложившиеся условия. Абсолютная монархия — большое несчастье для народа, но абсолютная олигархия — еще худшее зло. История не может осудить человека, заменившего большее зло меньшим, особенно человека, обладавшего таким глубоко серьезным характером, как Гракх, и совершенно далекого от всяких низменных побуждений. Тем не менее, история не должна также замалчивать ту пагубнейшую двойственность, которая проявляется во всей законодательной деятельности Гракха. С одной стороны, эта деятельность направлена к общественному благу, с другой — она служит личным целям правителя и даже его личной мести. Гракх ревностно трудился над устранением социальных зол и лечением растущего пауперизма. Но в то же время он сознательно содействовал росту в столице уличного пролетариата самого худшего сорта, введя раздачу хлеба; последняя должна была служить и действительно служила премией для всякого голодного сброда из граждан, не желавших работать.

Гракх жестко клеймил продажность сената, беспощадно и справедливо изобличил скандальный торг Мания Аквилия с малоазийскими провинциями. Однако он же был виновником того, что суверенная римская чернь в награду за свои правительственные труды кормилась за счет подвластных народов. Гракх горячо осуждал позорное ограбление провинций. Благодаря ему не только принимались в отдельных случаях суровые и благодетельные меры, но были полностью упразднены совершенно несостоятельные сенатские суды, от которых даже Сципиону Эмилиану при всем его авторитете не удавалось добиться наказания самых заядлых преступников. С другой стороны, вводя свои новые купеческие суды, Гракх отдавал жителей провинций на полный произвол партии денежных людей, т. е. во власть тирании, еще более беспощадной, чем прежняя тирания аристократов. Он ввел в Азии налоги, в сравнении с которыми даже податная система, введенная в Сицилии по карфагенскому образцу, могла казаться мягкой и гуманной. Оба эти мероприятия были проведены потому, что Гракх нуждался в партии капиталистов и ему необходимо было изыскать новые и более богатые источники для раздачи хлеба и для других расходов, которыми он обременил государственную казну. Гракх несомненно стремился создать твердую администрацию и хороший суд; об этом свидетельствуют многие постановления, безусловно целесообразные. Тем не менее вся его новая система управления основывалась на целом ряде лишь формально легализованных узурпации. Он с умыслом втянул в водоворот революции суд, который всякое благоустроенное государство старается поставить если не над политическими партиями, то хотя бы вне их. Правда, в этой двойственности в очень значительной мере виновна не столько личность Гракха, сколько положение, в котором он находился. Здесь, на пороге тирании, возникает роковая морально-политическая дилемма: один и тот же человек принужден укреплять свою власть с помощью средств, можно сказать, приличествующих атаману разбойников, и в то же время управлять государством как его первый гражданин. Этой дилемме должны были приносить опасные жертвы такие люди, как Перикл, Цезарь, Наполеон. Впрочем, поведение Гая Гракха нельзя объяснять всецело этой необходимостью.

Наряду с ней в его душе свирепствует всепожирающая страсть, пламенная жажда мести, и Гракх, предвидя собственную гибель, торопится поджечь дом врага. Он сам выразил свой взгляд на введенный им порядок суда присяжных и другие подобные меры, долженствующие создать раскол среди аристократии. Это, — сказал он, — ножи, и мечи которые я бросаю на форум для того, чтобы граждане (разумеется знатные) могли перерезать ими друг друга. Гай был политическим поджигателем. Столетняя революция, ведущая от него свое начало, была его созданием, поскольку она вообще дело рук одного человека. А самое главное — он был истинным создателем отвратительного столичного пролетариата, которому всячески стремились угождать свыше и который кормился за счет казны. Привлеченный в столицу раздачей хлеба, совершенно деморализованный, но сознающий свою силу, этот пролетариат своими ребяческими притязаниями и своей карикатурой народного суверенитета в течение пяти столетий был кошмаром римского государства и исчез лишь вместе с ним. И все-таки этот величайший из политических преступников был в то же время воссоздателем своей страны. В римской монархии нет почти ни одной положительной идеи, которая не восходила бы к Гаю Гракху. От него ведет свое начало принцип, что вся территория подвластных Риму государств является собственностью римского государства. Этот принцип до известной степени основывался на старых военных традициях, но в таком объеме и в таком практическом применении он был чужд старому римскому государственному праву. На него стали ссылаться сначала для обоснования права государства взимать с завоеванных земель налоги по своему произволу, как это делалось в Азии, или права основывать на них колонии, как в Африке. Впоследствии этот принцип стал основным правовым положением эпохи империи. От Гракха ведет свое начало тактика демагогов и тиранов — свергать власть правящей аристократии, опираясь на материальные интересы, и вообще заменять прежнее дурное управление строгой и хорошо организованной администрацией, чтобы таким образом легализовать задним числом изменение государственного строя. А самое главное — с Гая Гракха начинается уравнение Рима с провинциями, неизбежно связанное с установлением монархии. Попытка восстановить Карфаген, разрушенный соперничеством италиков, и вообще открыть италийской эмиграции путь в провинции, была первым звеном в длинной цепи благотворной по своим последствиям эволюции. В этом исключительном человеке и в этой удивительной политической судьбе так тесно переплелись право и преступление, удача и неудача, что на этот раз можно позволить себе то, что лишь в редких случаях дозволяется историку: воздержаться от оценки.

Осуществив в главных чертах свой план преобразования государственного устройства, Гракх приступил ко второй, более трудной задаче. Вопрос об италийских союзниках все еще не был разрешен. Отношение к нему вождей демократической партии выявилось уже достаточно ясно. Они, естественно, стремились к возмжно большему распространению прав римского гражданства не только для того, чтобы можно было раздавать земли, занятые латинами, но главным образом для того, чтобы включить в сферу своего влияния громадную массу новых граждан, укрепить путем увеличения количества избирателей свою власть в комициях и вообще устранить различие в правах, которое с уничтожением республиканского строя вес равно утрачивало всякое серьезное значение. Однако здесь они натолкнулись на сопротивление в своей собственной партии и главным образом со стороны той самой банды, которая во всех прочих случаях всегда была готова произнести свое суверенное «да» на все, что ей было понятно и что ей было непонятно. Эти люди были в данном случае не согласны просто по той причине, что в их глазах право римского гражданства было, так сказать, акцией, обладание которой доставляло им участие в различных, весьма осязательных, выгодах — прямых и косвенных. Поэтому понятно, что они никак не были склонны увеличивать количество акционеров. Отклонение закона Фульвия (125 г. до н.э.) и вспыхнувшее на этой почве восстание во Фрегеллах были грозными симптомами и свидетельствовали об упрямстве и эгоизме той части народа, которая господствовала в комициях, и о настойчивости требований союзников. В конце своего второго трибуната (122 г. до н.э.) Гракх отважился на вторую попытку, вероятно, вынужденный к этому обещаниями, данными союзникам. Вместе с Гракхом выступил Марк Флакк; хотя Флакк был уже однажды консулом, он снова принял должность трибуна, чтобы провести теперь свой прежде отклоненный закон; Гай предложил предоставить латинам полное право римского гражданства, а всем прочим италийским союзникам — прежние права латииов. Но это предложение вызвало объединенное сопротивление сената и столичной черни. О характере этой коалиции и об ее методах борьбы свидетельствует случайно уцелевший отрывок из речи Гая Фанния к народу. «Неужели вы думаете, — выступал этот оптимат против предложения Гракха и Флакка, — что предоставив латинам гражданские права, вы и впредь будете стоять здесь в народном собрании, как вы стоите теперь передо мной, или что вы и впредь будете занимать те же места, что теперь, на всех играх и развлечениях? Неужели вы не понимаете, что эти люди заполнят все места?». Римские граждане III в. до н.э., которые в один день даровали всем сабинам право гражданства, вероятно, освистали бы такого оратора. Но во II в. до н.э. его доводы показались в высшей степени убедительными, а предложенная Гракхом компенсация — раздел латинских земель — слишком незначительной. Уже тот факт, что перед решающим голосованием сенату удалось выслать из города всех неграждан, ясно говорил об участи, ожидающей предложенный закон. Когда перед голосованием сотоварищ Гракха Ливии Друз заявил протест против закона, народ так принял это veto, что Гракх не осмелился ни настаивать на своем предложении, ни заставить Друза разделить участь Марка Октавия.

Кажется, этот успех внушил сенату смелость сделать попытку свергнуть власть победоносного демагога. Способы нападения были по существу те же, к каким прибегал прежде сам Гракх. Могущество Гракха опиралось на купечество и пролетариат, в особенности на этот последний. В борьбе, в которой ни одна из сторон не располагала военной силой, пролетариат как бы играл роль армии. Было ясно, что сенат не в силах отнять новые права ни у пролетариата, ни у купечества. Всякая попытка отменить раздачу хлеба или новую организацию суда присяжных привела бы к уличным схваткам, в более или менее грубой форме; справиться с ними сенат был совершенно бессилен. Но не менее очевидно было также, что Гракх связан с купцами и пролетариями только обоюдными выгодами и что для людей наживы и для черни безразлично, будут ли они получать свои места и свой хлеб от Гая Гракха или от кого другого. Гракховские учреждения, по крайней мере в тот момент, были непоколебимы, за единственным исключением его собственного верховенства. Непрочность этого верховенства заключалась в том, что в гракховском государственном устройстве отсутствовала взаимная преданность между вождем и его армией, и в новом строе были все прочие элементы жизнеспособности за исключением одного, моральной связи между правителем и управляемыми, без которой всякое государство оказывается колоссом на глиняных ногах. В отклонении закона о принятии латинов в римское гражданство обнаружилось с поразительной ясностью, что в действительности народная толпа всегда голосовала не за Гракха, а лишь за свои интересы. Аристократия составила план дать бой инициатору раздач хлеба и раздела государственных земель на его собственной почве.

Разумеется, сенат предложил пролетариату не только то, что уже было обеспечено ему Гракхом, — раздача хлеба и другие мероприятия; предложены были еще большие выгоды. По поручению сената народный трибун Марк Ливни Друз предложил отменить подать, которую должны были уплачивать владельцы гракховских земельных наделов, и признать эти наделы их полной и неограниченной собственностью. Далее Друз предложил устраивать пролетариат не в заморских колониях, а в 12 колониях в Италии по 3 000 человек в каждой; выбор лиц для проведения этой меры предоставлялся народу. Сам Друз в противоположность членам гракховской семейной коллегии отказался от всякого личного участия в этой почетной задаче. Вероятно, предполагалось осуществить этот план за счет латинов, так как к тому времени в Италии кроме земель, занятых латинами, вряд ли оставались еще сколько-нибудь обширные территории, годные для колонизации. Кроме того имеются отдельные постановления Друза, вынесенные, по всех вероятности, с целью вознаградить латинов за другие потери: так например, имеется постановление, что латинских солдат могли подвергать телесным наказанием только латинские, а не римские начальники. Этот план был не из очень тонких. Слишком ясна была его цель — конкуренция, слишком прозрачно стремление скрепить союз между знатью и пролетариатом дальнейшим совместным угнетением латинов. Вставал вопрос: где же на всем полуострове, когда все государственные земли уже розданы, можно найти достаточно земли для устройства 12 многолюдных и замкнутых гражданских общин, даже если будут конфискованы все государственные земли, предоставленные латинам? И, наконец, заявление Друза, что он не желает приложить руку к осуществлению своего закона, было настолько хитро, что граничило с глупостью. Но эта грубая ловушка оказалась как раз подходящей для той грубой дичи, которую хотели изловить. С этим совпало, и, быть может, имело решающее значение, то обстоятельство, что Гракх, личное влияние которого играло главную роль, как раз в это время находился в Африке, где устраивал карфагенскую колонию, а резкие и неумелые выступления замещавшего его в столице Марка Флакка были на руку противникам. Поэтому «народ» утвердил законы Ливия с такой же готовностью, как раньше законы Семпрония. Затем он, как обычно, отблагодарил своего нового благодетеля тем, что дал легкого тумака прежнему благодетелю, и когда в 121 г. Гракх в третий раз выставил свою кандидатуру в трибунат, он не был избран. Впрочем, утверждают, что на этих выборах были допущены неправильности также и трибуном, который руководил выборами и принадлежал к числу обиженных Гракхом. Это означало крушение фундамента его владычества. Новым ударом явились для Гракха консульские выборы. Они не только оказались вообще неблагоприятными для демократии, но поставили во главе государства Луция Опимия, который, будучи претором в 125 г., покорил Фрегеллы. Это был один из самых энергичных и неразборчивых на средства вождей строго аристократической партии, твердо решивший при первом удобном случае отделаться от опасного противника.

Случай вскоре представился. 10 декабря 122 г. до н.э. Гракх перестал быть народным трибуном. 1 января 121 г. Опимий вступил в исполнение своих обязанностей. Первое нападение было направлено, как и следовало ожидать, на самое полезное, но и самое непопулярное из всех мероприятий Гракха — восстановление Карфагена. До сих пор на его планы устройства заморских колоний враги нападали только косвенно, выдвигая против них более заманчивые проекты италийских колоний. Теперь же в Риме стали распространять слухи, что африканские гиены выкапывают из земли межевые камни, поставленные на территории Кафагена, и римские жрецы подтвердили, что это чудо и знамение является прямым предостережением против всякого строительства на месте, проклятом богами. Тогда сенат заявил, что совесть вынуждает его внести закон, запрещающий постройку колонии Юнонии.

Гракх вместе с другими лицами, назначенными для устройства колонии, был занят в это время подбором колонистов. В день голосования он явился на Капитолий, где было назначено народное собрание; он надеялся с помощью своих приверженцев добиться отклонения закона. Он желал избежать насильственных действий, чтобы не давать противникам повода, которого они искали. Однако он не мог помешать тому, что большинство его приверженцев явились на собрание вооруженными, так как они помнили гибель Тиберия и знали, что замышляет аристократия. А при крайнем возбуждении обеих партий трудно было избежать столкновения. В Капитолийском храме консул Луций Опимий совершал обычное жертвоприношение. Один из прислуживавших ему ликторов, Квинт Антулий, держа в руках священные внутренности жертвенного животного, властно потребовал от «дурных граждан» удалиться и, по-видимому, намеревался наложить руку на самого Гая. Тогда один из горячих приверженцев Гракха выхватил меч и заколол ликтора. Поднялся страшный шум. Гракх тщетно пытался обратиться с речью к народу и снять с себя ответственность за святотатственное убийство. Он лишь доставил своим противникам лишний формальный предлог для обвинения, так как прервал говорившего в ту минуту к народу трибуна; голоса его Гракх в общем смятении не слышал. За этот проступок одно давно забытое постановление из эпохи старой сословной борьбы назначало строжайшее наказание. Консул Луций Опимнй принял меры, чтобы силой оружия подавить восстание, грозившее свержением республиканского строя, как называли события этого дня. Сам он провел всю ночь в храме Кастора на форуме. С раннего утра Капитолий заполнили отряды критских стрелков, а сенат и форум, сторонники правительственной партии, сенаторы и примыкавшая к ним фракция всадников; которые явились по призыву консула вооруженными и каждый в сопровождении двух вооруженных рабов. Аристократия собралась в полном составе, даже престарелый, всеми уважаемый Квинт Метелл, благосклонно относившийся к реформе, явился с мечом и шитом. Даровитый и испытанный в испанских войнах офицер Децим Брут принял командование над вооруженными силами. Сенат собрался в курии. Носилки с трупом ликтора поставили перед курией. Сенаторы, притворяясь ошеломленными, столпились у входа чтобы взглянуть на труп, затем вернулись в курию для принятия решения. Вожди демократической партии отправились с Капитолия к себе домой.

Марк Флакк провел ночь в приготовлениях к уличному бою, Гракх же, по-видимому, не хотел бороться против судьбы. Узнав на другое утро о приготовлениях противника на Капитолии и на форуме, оба они отправились на Авентинский холм, который издавна служил цитаделью народной партии во время боев патрициев и плебеев. Гракх шел туда молча и без оружия. Флакк призвал к оружию рабов и укрепился в храме Дианы; в то же время он послал своего младшего сына Квинта в неприятельский лагерь, чтобы попытаться добиться соглашения. Юноша

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности