Сулла. Окончание войны с Митридатом

Для римлян победа под Херонеей имела большое значение и осталась в истории как одно из высоких достижений оружия Республики. Немедленным же результатом этой победы для Суллы было приветствие солдат, которые присвоили ему титул императора. Командующий армией носил его до конца своей магистратуры или, бывало, до празднования своего триумфа; в эпоху Суллы титул имел особое значение (которое к тому же не прекращало возрастать до появления Цезаря, который присоединил его к своим титулам); он отмечал признание всей армией исключительного искусства того, кто сумел одержать полную и очень кровавую победу над врагом при ограниченных собственных потерях. Но это заставляет также признать, что боги не отвернулись от сражения, они ему благоприятствовали. И Сулла, менее чем кто-либо другой, не пытался уменьшить божественное влияние. Наоборот, в соответствии с греческим обычаем, он приказал установить камень на поле битвы, там, где варвары начали отступление, и еще один — на вершине Фуриона, откуда его люди изгнали гарнизон. На этих двух камнях он распорядился выбить имена Марса, Виктории (Победы) и Венеры в знак помощи, которую его армия получила от богов. И кроме того, на втором — имена двух солдат, выходцев из Херонеи, которые подсказали ему способ выбить врага из цитадели — Гомолоиха и Анаксидама.

Особая торжественная церемония уничтожения вражеского оружия явилась для него случаем выразить благодарность богам — Юпитеру и Марсу. Собранное в кучу, оно было сожжено, после чего, надев венец, он провел ритуал уничтожения темных сил врага, еще оставшихся в его оружии. В религиозном контексте нужно вспомнить, что Сулла организовал в Фивах сцены игр в ознаменование своей победы — но судьями на них были греки из других городов, потому что он не простил жителям Фив их расположения к Митридату (и к тому же он конфисковал половину их земель, доходы с которых предназначил храмам Аполлона Пифийского и Зевса Олимпийского, где вынужден был "позаимствовать" сокровища).

Конечно, победа имела чрезвычайный резонанс в греческом и азиатском мирах, она напомнила тем, у кого короткая память, о военном превосходстве римлян. У Митридата это вызвало сначала изумление, смешанное с ужасом, от мысли, что противник, так очевидно уступающий в численности, смог уничтожить мощную армию. Царь решил собрать новую силу, изымая людей из всех подвластных ему наций: его требования проявлялись с большой грубостью и жестокостью, потому что он подозревал всех, к кому обращался, в желании повернуться против него после перенесенного им тяжкого поражения. Так, у него возникло желание уничтожить тетрархов из Галатии вместе с женщинами и детьми, поскольку думал, что при первой же возможности они его предадут. Трое смогли избежать резни, и среди них — знаменитый Диотарий, который заставил Рим пожаловать ему титул царя (и кого Цицерон защищал перед Цезарем). Вместе с другими спасшимися он организовал сопротивление Митридату, собрав армию добровольцев; и в самом деле, ему удалось прогнать понтийцев и эвмахов, которых царь поставил во главе страны.

Но на Хиосе Митридат сорвал свою злость самым жестоким образом: он помнил, что выходцами с этого острова были моряки, протаранившие его корабль во время осады Родоса, и решил заставить заплатить за унижение все гражданское население. Прежде всего он конфисковал в свою пользу имущество тех, кто сбежал с острова к римлянами, и направил эмиссаров с заданием составить опись всех римских владений на Хиосе. Затем один из его генералов, Зеноб, который должен был командовать армией в Греции, высадился ночью на острове, приказал занять стены и все укрепленные места, поставил часовых на воротах и утром сделал заявление, в соответствии с которым просил всех иноземцев оставаться спокойными, пока он соберет жителей на собрание. Это нужно было для того чтобы сказать им, что царь сомневается в искренности присоединения и для уверенности в их намерениях он требует, чтобы они отдали все свое оружие и как заложников направили к нему детей главных семейств. Так как армия Зеноба держала город в руках, у жителей Хиоса не было выбора: оружие и детей отправили в Эритрею.

Тогда Митридат написал несчастным хиосцам, укоряя их за благосклонное отношение к Сулле: не были ли многие из них на его стороне? Не использовали ли земли и имущество, принадлежавшие римлянам, и за которые они не платили ему никакого налога? Он напомнил им также инцидент на Родосе, говоря, что если вначале он хотел взвалить ответственность только на лоцманов, то из-за поведения основных руководителей города был вынужден прийти к выводу, что речь на самом деле шла об акте саботажа. И хотя в его окружении считали, что нет другого наказания кроме смерти за такое очевидное покушение на его жизнь, он решил быть милосердным и наложить на них только штраф в 2000 талантов.

Фантастическая сумма (в римских денежных знаках это составляет 40 миллионов сестерциев) ошеломила граждан, они хотели отправить к царю послов с просьбой защитить их; им помешал Зеноб, потребовавший без промедления начать сбор того, чем можно заплатить 2000 талантов. Мероприятие повергло хиосцев в плачевное состояние и не оставило им ни убранства в храме, ни украшений у женщин. Когда они собрали нужную сумму, Зеноб, обвинив их в мошенничестве с весом золота, которое ему дали, собрал их в театре и тотчас же оцепил его своими войсками. Затем он приказал им выходить по одному и идти к морю по тропинке, охраняемой его солдатами с оружием в руках; наконец, посадил их на корабль — раздельно мужчин, женщин и детей, чтобы отправить к Митридату, который депортировал их в свое царство Понт.

Наказание, которое, по мнению Митридата, должно было послужить уроком, произвело эффект, противоположный тому, на который он рассчитывал. Прежде всего при рассказе о действиях, совершенных в Хиосе, греческие города Азии были поражены террором и некоторые из тех, что несколько месяцев назад принимали царя, называя его своим спасителем, начали опасаться подпасть под ту же участь. Так, когда Зеноб со своей армией предстал перед Эфесом, граждане города потребовали, чтобы он был без оружия и в сопровождении небольшой группы солдат, если хочет пройти через ворота. Он подчинился и нанес визит отцу Моним (любимая жена Митридата), которого его тесть поставил во главе города, — Филопомену. После визита вежливости он пригласил эфесцев на собрание. Но последние хорошо знали, что они не могут ждать ничего хорошего от палача Хиоса, и собрание отложили на один день. Во время отсрочки они посоветовались и партия сопротивления взяла верх. Зеноба захватили и убили. Стены усыпали защитники, и было приказано сносить продовольствие со всей округи: город готов выдержать осаду. И как только жители Траллов, Гипаепы, Месополиса, Смирны, Сардов, Колофона и других городов узнали, что Эфес готов сопротивляться, они последовали его примеру.

Митридат не мог позволить развиваться бунтарскому сознанию. Следовательно, он принял две серии мер: с одной стороны, он отправил войска, пытаясь образумить открыто отделившиеся города, и люто обошелся с теми, которые смог захватить; с другой стороны, объявил свободу греческим городам, уничтожил частные долги, дал согласие на гражданство всем метекам, которые там жили, освободив рабов целиком и полностью. Действуя кнутом и пряником и используя подрывные меры, он приостановил движение отступников, наметившееся после поражения его войск при Херонее; теперь в греческих городах было много боявшихся репрессий и много желавших сохранить в силе преимущества, на которые он пошел, чтобы изменились союзы.

Но Митридат должен был подтвердить, что он оставался все еще самым сильным властелином, и, следовательно, ему нужно было победить римлян. Необходимость была тем более неотложна, что правительство Мария направило против него вторую римскую армию, в то время он не мог представить, что два экспедиционных римских корпуса должны будут выступить друг против друга; наоборот, у него были все основания опасаться, что две армии будут соперничать в снискании славы — победить самого могущественного царя Понта. Даже если новая армия состояла только из двух легионов (12 000 человек в лучшем случае — но переход уменьшил военные силы! — к которым нужно было добавить вспомогательные контингенты) и, вероятно, менее закаленных, чем легионы Суллы, лучше было не рисковать. Он ускорил военные приготовления: 80 000 человек, из которых 15 000 конников, прекрасно организованных и экипированных (в частности 70 новыми колесницами с серпоносными колесами), которых Дорилай должен был привести Архелаю в Эвбею (Халкида).

Со своей стороны, Сулла уже выступил на Азию. Он прибыл в Эхин во Фтиотиде (на юге Фессалии), на виллу Мелитеи, и узнал, что в Беотии, где находилась новая армия Митридата, возобновились понтийские репрессии; он поспешно повернул назад к этому региону и расположил свой лагерь на равнине Орхомен, непосредственном продолжении равнины Херонеи на востоке. Стычки уже несколько охладили воинственный пыл Дорилая, убежденного сначала, что потерять столько людей при Херонее можно было только в результате предательства. Став более осторожными, варвары теперь решились ждать идеально благоприятных условий. Однако когда они увидели, что римляне, чья армия расположилась в боевом порядке, взялись батальонами саперных войск, охраняемых специальными когортами, рыть рвы трехметровой ширины, предназначенные помешать коннице развернуться и отбросить ее в топи (восточная часть равнины, на подступах к озеру Копай, их создают воды реки Мелас), они решили предпринять массовую вылазку, выпустив сначала конницу. Занятые на работах солдаты были скоро рассеяны, а новобранцы, призванные защищать их, под сильным впечатлением от диких выкриков конницы варваров в беспорядке пустились наутек.

Последствия паники могли быть трагическими, если бы все увидели, как армия разбегается перед врагом, даже не попытавшись сразиться. Именно по этой причине Сулла, находившийся в первых линиях, поспешил наперерез убегавшим, спрыгнул с лошади, выхватил из рук легионера знамя и испустил клич, который повторили все историки античности: "Для меня, римляне, слава найти здесь свою смерть! А когда вас спросят, где вы предали своего императора, отвечайте: "При Орхомене!" Смелое действие и сопровождающий его вызов позволили собрать римские войска, которые вновь построились в ряды и благодаря двум когортам, своевременно подошедшим с правого крыла, остановили продвижение врага и вынудили его повернуть. Затем Сулла отвел свою армию и дал солдатам немного отдохнуть и укрепиться. Потом вновь принялся за дело: варвары еще раз атаковали, но в более строгом порядке, чем в первый раз. Римские войска приняли удар, не дрогнув, скорее наоборот, легионерам удалось рассеять своих противников и преследовать до их же укрепления, где защищающие лагерь лучники из-за отступления были лишены возможности пускать свои стрелы. Первый день сражения стоил жизни 15000 варваров, в большинстве своем конникам; в числе погибших был Диоген, родной сын Архелая, сражавшийся в первой линии на правом фланге.

Сулла опасался, как бы Архелай опять не ускользнул от него морем. По всей равнине Орхомен он расставил разведчиков с заданием предупреждать о всех передвижениях варваров в ночное время. И на следующий день, на рассвете, прежде чем вывести войска, он призвал их покончить с врагом, который уже познал поражение и у которого больше нет моральных сил для сопротивления. Затем он приказал возобновить работы по окружению лагеря. Так как большая часть его армии добралась до палисада, понтийские офицеры призвали своих защищать лагерь от врага, уступающего в числе; они предприняли вылазку. Сражение было ожесточенным. В какой-то момент подразделение легионеров, прикрывшись щитами в построении "черепаха", попыталось пробить брешь в углу палисада. Они почти ворвались туда, как появились защитники, готовые к рукопашному бою. Мгновение римляне колебались, противники лицом к лицу оценивали друг друга. Неожиданно трибун Луций Минуций Базил, командовавший этой группой, ринулся вперед и одним ударом убил стоящего напротив него варвара; тогда все другие тоже бросились вперед, испуская боевой клич, и скоро часть римской армии вторглась во вражеский лагерь. Это была резня, подобная происшедшей несколько месяцев назад при Херонее с той лишь разницей, что на этот раз количество живых не превышало нескольких десятков (если не считать взятых в плен, которые древние источники исчисляют в 25 000): 20 000 человек были загнаны в болота и там утонули; почти стольких же постигла подобная участь на берегу реки или в ней. И греческие историки, рассказывавшие об этой баталии, утверждают, что несчастные, в большинстве своем не умевшие плавать, взывали к состраданию преследователей, но на своем языке, которое последние не могли, а возможно, не хотели, понять. Что касается Архелая, в течение двух дней он прятался в болотах, затем ему удалось добраться до Халкиды на лодке. Стратегически, очевидно, эта победа была основной, потому что означала уничтожение второй армии Митридата, вероятно, лучшей. В общем, в течение нескольких месяцев последний потерял около 200 000 человек с оружием и снаряжением, и можно было предположить, что теперь у него возникнут серьезные трудности с дополнительным набором, тем более что поражение испытали его лучшие кадры, хотя поле так же, как и число, ставили их в значительно более выгодное положение. Что касается Суллы, поспешившего пожаловать награды и благодарности самым доблестным из своих солдат, в первом ряду которых Луций Минуций Базил, то он извлек из победы большую выгоду: репутация исключительного военного специалиста, которую он оттачивал годами, получила теперь явное подтверждение в личном подвиге, позволившем изменить сложное положение. Для квазипрофессионалов войны, кем стали римские легионеры в результате побед II века, храбрость командира была необходимым качеством. В самом деле, она отчасти обеспечивала единение группы, в которой традиционное значение патриотизма было заменено более специфической военной солидарностью. В данном случае Сулла присвоил титул императора, которым во второй раз солдаты приветствовали его на поле сражения в Беотии; без сомнения, он приложил много старания самому воздать должное своим заслугам, написав "Мемуары", из которых Плутарх и другие историки почерпнули много интересных сведений. Во всяком случае монеты, отчеканенные сразу же после победы при Орхомене, чтобы заплатить жалование, выглядят так: на лицевой стороне справа голова Венеры, украшенная диадемой; напротив — Купидон, держащий пальмовую ветвь с надписью L SVLLA, на обратной стороне надпись IMPER[ATOR] ITERVM (император во второй раз) с религиозными символами сана praefericulum и lituus (Сулла имел сан авгура, чего был незаконно лишен в результате происков врагов), расположенными на двух плитах. Римским монетам соответствовали греческие тетрадрахмы, отчеканенные почти в это же время в монетных мастерских проконсула, чтобы затем покрыть расходы на экспедицию, и на оборотной стороне которых видны две плиты с обеих сторон совы. Победы следовали одна за другой, поднимая его над другими полководцами.

Пропагандистская атака была тем более необходима, что правительство в Риме радикализовалось и объявило его врагом народа, дом был опустошен: он не мог иначе утвердить свою власть над собственной армией, а также над страной, как только личными заслугами и авторитетом. Эта вторая победа и последующие события поставили его на данный момент вне опасности: чтобы отомстить беотийцам, чья политика выглядела особенно переменчивой, наказать в назидание другим и дать дополнительную прибыль своим победоносным войнам, он опустошил Беотию, затем прошел в Фессалию, где намеревался разместить войска на зиму в ожидании, когда Лукулл приведет к нему корабли, за которыми тот отправился.

Со своей стороны, Луций Валерий Флакк, которому Рим доверил новое командование операциями против Митридата, несмотря на то, что его уже немногочисленные войска (два легиона) были ослаблены потерями во время шторма и морского сражения с флотом Митридата, да к тому же предательством авангарда, который перешел к Сулле, был решительно настроен победить царя Азии. В Риме он был известен как хороший специалист по вопросам Востока, где раньше, в конце 90-х годов, осуществлял промагистратуру, но отсутствием военных знаний и жадностью, жестокостью и несправедливостью в установлении дисциплины быстро вызвал ненависть у своих людей; среди сенаторов, пожелавших войти в состав его штаба, фигурировал Гай Флавий Фимбрий, деятель с большой военной практикой, умевший подчинить войска; в то же время он вызывал недовольство, покинув Рим и обагрив руки кровью своих политических противников. Правда, авторитет его позволял ему с самого начала удержать большую часть армии в момент, когда так сильно было стремление перейти к Сулле.

Но интерес Фимбрия не шел дальше желания личными качествами добиться расположения армии к себе как к верховному магистрату, который делал деньги из всего и даже находил средство получить прибыль, экономя на снабжении. Со своей стороны, Флакк плохо переносил превосходство Фимбрия, который считал необходимым и никогда не упускал случая проявить себя перед его людьми в ущерб другим высшим офицерам. Разразился скандал: армия расположилась перед Бизансом, где Флакк проводил много времени, когда однажды ссора из-за первенства противопоставила Фимбрия квестору. Флакк, очень довольный случаем поставить легата на место, выказал свое нерасположение в таких словах, что униженный Фимбрий позволил себе некоторые намеки на некомпетентность своего шефа и пригрозил покинуть его и вернуться в Рим. У Флакка появился удобный случай избавиться от ставшего со временем неудобного лица: он освободил его от функций легата, предписывая ему покинуть армию. Сам же, оставив командование на другого легата, Квинта Минуия Терма, отплыл через Босфор в направлении Калхедона, чтобы подготовить проход всей армии в Вифинию.

В это время Фимбрий прошелся по лагерю, по всем соединениям, желая выяснить, нет ли посланий, которые могли бы с ним передать, и попрощаться: обставил все так красиво, что опечаленное войско не захотело отпустить его. Тогда он встал во главе движения мятежников и начал с того, что лишил Квинта Муниция Терма знаков командующего и надел их сам. Предупрежденный о событиях в его армии, Луций Валерий Флакк спешно возвратился, решив взять дело в свои руки и прогнать сквозь строй зачинщиков мятежа. Он не смог добраться до своего лагеря — армия уже окружила Бизанс — и был вынужден спрятаться в частном доме, ожидая возможности спастись ночью. Спустившись со стены по веревке, он пересек Босфор, чтобы добраться до Вифинии, укрылся сначала в Калхедоне, затем в Никомедии, где приказал закрыть ворота с намерением сопротивляться своей собственной армии. Но Фимбрий следовал за ним со всеми войсками, и ему не составило труда заставить принять себя в городе, где солдаты занялись настоящей охотой на консула. Наконец Флакка нашли спрятавшимся в колодце. Вытащив оттуда, привели к Фимбрию, который приказал его обезглавить. Голову бросили в море, а тело осталось без погребения.

Затем Фимбрий повел свои войска против Митридата. Здесь он имел некоторый успех. Прежде всего победил армию под командованием родного сына царя в районе Милетополя (во Фригии, ныне Каракабей): так как он тоже оказался перед конницей, превосходящей по численности, то вырыл боковые рвы, чтобы помешать ей развернуться и запереть ее; затем, когда конница достаточно продвинулась вперед, он предпринял вылазку и разбил ее наголову: 6000 варваров осталось на поле сражения. Затем он пошел против Митридата, который укрылся в Пергаме и под давлением Римлянина вынужден был биться, отступая, и ретироваться наконец в укрепленный порт Питане в Эолиде. Тут Фимбрий начал осадные работы, не слишком поддаваясь иллюзиям, поскольку у него не было флота, и, как следствие, царь мог ускользнуть в любой момент. Все же была одна надежда — флот Лукулла курсировал в окрестностях и мог войти с ним в контакт.

Напомним, что в связи с невозможностью взять силой Архелая в Пирее Сулла отправил своего легата в Египет и Ливию, чтобы там организовать морскую силу, способную одновременно помешать обеспечению понтийских армий и облегчить свое снабжение. Итак, Лукулл отчалил в разгар зимы. Со своими шестью маленькими судами он сначала прибыл на Крит и вынудил жителей острова встать на сторону римлян. Отсюда направил свои паруса на Сирену, где обнаружил очень неспокойную политическую обстановку, в которой был призван сыграть роль арбитра; затем не без труда он достиг Египта, потому что пираты забрали пять сопровождавших его кораблей. Сам он дошел до Александрии, где царь Птолемей IX Сотер II Латир принял как главу государства; поселил его в своем дворце, предложил поддержку, вчетверо большую традиционно предоставляемой почетным гостям. Лукулл, вежливо отклонив сделанные ему предложения, провел переговоры с Птолемеем, который осмотрительно отказался подписать союзный договор с Римом, чтобы сохранить свой нейтралитет и не быть втянутым в конфликт с Митридатом; за это он дал римлянину корабли в сопровождении охраны до Кипра. Лукулл, приняв в качестве сделанного с царским размахом прощального подарка прекрасный шлифованный изумруд, оправленный золотом, вновь пустился в плавание, следуя вдоль берегов Палестины и Сирии, где все приморские города одинаково хорошо снабжали его.

В Саламине, на Кипре, как только корабли египетского эскорта покинули его, узнав, что понтийский флот ждет за мысом Лидреас (волнорез на востоке острова), он вытащил судно на берег и приказал требовать везде продовольствие для зимовки. Как только задул восточный ветер, он покинул ночью остров и добрался до Родоса, не будучи обнаруженным вражеским флотом. Там усилил свой флот новыми соединениями и склонил на сторону римлян жителей Коса и Книда, с помощью которых атаковал Самос. Освободив Колофон, взял в плен его тирана Эпигона, перед тем, как отплыть на Хиос, откуда изгнал понтийские войска.

Весной 85 года он крейсеровал в окрестностях Питане, где Фимбрий незадолго до того окружил Митридата: его упрашивали помочь захватить самого ярого врага Рима, создав блокаду порта таким образом, чтобы исключить тому побег. Фимбрий подчеркивал, что если они смогут уничтожить царя, то поделят славу и вследствие этого потеряют свое значение столь восхваляемые подвиги Суллы в Херонее и Орхомене, но Лукулл либо оттого, что презирал личность без совести, коим был этот солдафон — убийца консула, либо оттого, что совсем не хотел предавать Суллу, с которым его связывала тесная дружба, либо еще потому, что совершенно не был уверен, как бы ни убеждал Фимбрий, в успехе блокады порта (то есть отражать также атаки других царских флотов, которые не преминут обрушиться на него), отказался сотрудничать и поднял паруса, направляясь к Херсонесу, где его ждал Сулла, предприняв два сражения с понтийскими морскими силами.

У Суллы после победы при Орхомене дела изменились: он встретился с явившимся к нему негоциантом, который назвал себя Архелаем и предложил Сулле переговоры со своим тезкой, генералом Митридата, которому было нанесено два мучительных поражения. Сулла, беря в расчет политическую ситуацию, в которой он оказался, тотчас согласился, и два полководца встретились в Делии, на юге Беотии, около святилища Аполлона.

Переговоры оказались весьма щекотливыми, но Сулла был на своем месте. Архелай, вспомнив старую дружбу, соединявшую Митридата и Луция Суллу-отца, подтвердил, что царь был втянут в войну жестокостью некоторых римских магистратов, но что он признает в Сулле компетенцию и честность, явившиеся причиной предложить ему мир и средства изменить положение в Риме, о котором все знают, что оно стало шатким: следовательно, он должен прекратить заниматься делами Востока и принять деньги и посланные Митридатом войска в свое распоряжение, чтобы помочь тому восстановить свое поруганное достоинство и привести в порядок римские дела. Сулла отказался вести переговоры в этом русле и напомнил о причине войны, сказав, что если Митридат имел бы основания сетовать на представителей Рима, он мог бы отправить в сенат послов, но что на самом деле он полон неуемного желания власти, которое привело его к конфискации огромных территорий и хищению сокровищ храмов так же, как имущества городов и частной собственности.

Кроме того, по отношению к своим друзьям он выказал коварство, подобное тому, которое проявил по отношению к римлянам, приказав убивать их, как тетрархов Галатии, своих верных союзников, которых он пригласил на банкет, а затем убил вместе с женщинами и детьми. Что же касается италиков, то они питают по отношению к нему давнюю ненависть из-за того, что он издевался над ними и убивал по всему Востоку, не глядя ни на возраст, ни на пол, ни на условия; так яростна была его неприязнь к италикам; а теперь вспоминали его дружбу с Луцием Суллой, будто ради этого воспоминания ему нужно было сделать Беотию необитаемой, заполнив 160 000 трупов. Проконсул закончил преамбулу, утверждая, что, если бы Митридат был искренним, он мог бы гарантировать достойный мир от имени всего сената, но если он опять использует свое обычное вероломство, Архелаю самому нужно остерегаться: известно, как царь обращается со своими собственными друзьями; зато примеры Масинисса в Нумидии и Эвмена в Пергаме показывают, что Рим всегда был верным тем, кто сумел показать себя преданным союзником.

После того как Архелай возразил, что он не смог бы предать царя, который доверил ему главное командование своей армией, Сулла продиктовал условия мира: Митридат, конечно, отказывается от Пафлагонии и Галатии и возвращает Вифинию Никомеду, а Каппадокию — Ариобарзану; кроме определенного количества продовольствия, которое он поставит, он внесет римлянам компенсацию в 2000 талантов (точная сумма того, что он сам востребовал у несчастных граждан Хиоса) и вернет им 70 кораблей с бронзовыми таранами со всем их снаряжением и экипажами (на самом деле речь шла о флоте, которым в то время располагал Архелай). Взамен Сулла дает ему гарантии сената на суверенитет других его государств, и ему будет присвоено звание "союзника римского народа".

Предложения были приправлены условиями, относящимися к пленным, чтобы произвести их обмен: Сулла требовал Квинта Оппия и Мана Аквиллия (участь которых ему была неизвестна) и обещал отдать всех близких царю — а их было много — из тех, что попали в его руки. В целом речь шла о выгодном для Митридата мире: ему гарантировали положение, соответствующее тому, какое у него было до того, пока он сам не предпринял на всем азиатском континенте настоящий антиримский поход. Это означало — Сулла не рассматривает его как прямого виновника похода и заплатят за него другие. Кроме того, подписание этого соглашения гарантировало Митридату безопасность (действия Фимбрия отмечены особой жестокостью), потому что Сулла, у которого намного больше армия, обязательно заставит принять решение вероятного соперника.

Архелай составил письменный доклад для царя и убрал свои гарнизоны из всех греческих городов, где они еще стояли; затем в ожидании возвращения посыльных он последовал за Суллой, направившимся к Фессалии, где он рассчитывал устроиться на зимовку и ускорить строительство кораблей, которые он заказал. Но так как бездеятельность легионов могла быть опасной и он был не заинтересован позволить им пополнить добычу без особого риска, то разрешил им провести некоторое количество "умиротворительных" операций против соседей Македонии, которые регулярно совершали сюда набеги.

В разгар этих операций его застал посол от Митридата: царь объявлял, что принимает все условия, кроме относящегося к Пифлагонии, потому что он желает сохранить суверенитет соседнего с его царством района; в отношении же кораблей, которые должен предоставить, он выразил свое полное несогласие, добавив, что мог бы вести переговоры с другим римским генералом с большей выгодой. Он надеялся, что Сулла, спешивший вернуться в Италию, согласится на его контрпредложения, приправленные более или менее завуалированной угрозой потери плодов своих кампаний, если Митридат будет вести переговоры с Фимбрием. Но расчет был неверен; каким бы ни было его желание поскорее вернуться в Италию, Сулла не мог позволить себе покинуть Восток, оставив Фимбрия воевать, с риском уступить ему славу завершения конфликта, и сам Митридат рассчитывал, что он от этого откажется. Вот почему в присутствии послов Архелая Сулла проявил страшную ярость, которая не была полностью наигранной: как мог царь ставить вопрос о других переговорах с этим грубым жестоким Фимбрием, управляющим армией бунтовщиков? Скоро он покажет Митридату, до сих пор не знавшему, что такое война с регулярной армией римского народа.

Просьбами и обещаниями, в частности, убить Митридата своими собственными руками, если он потерпит неудачу, тот, кто стал другом Суллы по отношению к его политическим противникам в Риме, корил его за сомнительное сообщество с врагом, которого он дважды побеждал и которого заставил теряться в догадках по поводу "закономерности" этих двух сражений. Архелаю удалось его успокоить. Он сам лично отправился в Азию, чтобы вразумить Митридата. Что касается Суллы, то он добрался до Херсонеса Фракийского, где должен был найти Лукулла и его флот. По дороге его догнал Архелай и объявил ему об успехе своего посредничества и о проявленном Митридатом весьма горячем желании встретиться с ним. Тогда, приказав своим войскам, которые он разместил в районе Абидоса в Троаде, пересечь Босфор, он добрался до Дордании (ныне Ачиссар) с эскортом из четырех когорт (до 1600 пехотинцев) и 200 конниками.

Он нашел Митридата, решительно настроенного произвести на него впечатление, без сомнения, чтобы улучшить условия мира: 200 кораблей, 20 000 пехотинцев и 6 000 всадников в пышных одеждах и неизбежные колесницы с серповидными колесами. Встреча должна была состояться на открытом пространстве, на виду у всех. Приблизившись ко второй договаривающейся стороне, Сулла отказался от руки, протянутой ему. Как только установилась тишина, Сулла дал понять, что он не является просителем, а пришел, чтобы выслушать просьбы. Тогда Митридат пустился в длинное объяснение по поводу легендарной жадности римлян как причины войны. Сулла возразил ему, что он здесь не для того, чтобы вспоминать происхождение конфликта, но услышать о согласии царя на его условия мира; во всяком случае, он не отказывается дать некоторые уточнения: Каппадокия декретом сената была отдана Ариобарзану и нужно было оспаривать этот декрет в тот момент, когда он претворялся в жизнь; что касается Фригии, он купил ее, в буквальном смысле слова, у Мана Аквиллия, уличенного в коррупции римским правосудием по этому и другим фактам; по этой причине сенат решил оставить свободу зависевшему от Рима краю, хотя он и был покорен силой оружия, не стоит царю Понта присваивать его. Что же касается Вифинии, Митридат направил эмиссара по имени Александр попытаться убить ее царя Никомеда, который способствовал сопернику Сократу Хресту убрать его с престола; наконец, стремился помешать римлянам восстановить власть Никомеда, что явно было военным действием. Не является ли это намерением покорить мир? Подтверждения этому можно найти в воинственных союзах, которые он заключил во время мира с фракийцами, сарматами и скифами, приказав построить флот и набрав его экипаж. И не нашел ли он, к тому же, момент, когда Италия поднялась против Рима, чтобы напасть на Ариобарзана, Никомеда, Галатию, Пафлагонию и, наконец, на римскую провинцию в Азии? Сулла также напомнил Митридату все его расправы и, в частности, массовое уничтожение италиков в один день, не исключая женщин и младенцев, не останавливаясь перед храмами, в которых эти несчастные чаще всего прятались. Он закончил, высказав свое удивление тем, что царь стремился оправдать действия, за которые он до этого отправил Архелая просить извинения, и вообще сейчас не время для сражений. Римляне умели заставить молчать азиатское оружие, и в случае провала они заставят их замолчать навсегда. Митридат не настаивал, видя неприклонность Суллы, и объявил, что соглашается на все условия, к которым его принудили, в частности в отношении 70 кораблей, над которыми Сулла теперь имеет фактическую власть, пока Архелай следует за ним. Царь посадил свою армию на корабли и отправился в Понт Эвксинский. Для него война закончилась, по крайней мере, на этот раз.

Сулле оставалось решить вопрос с другой римской армией, который, впрочем, он связывал в вопросах мира с Митридатом: его собственные легионы ворчали, узнав о заключении соглашения с царем; они с трудом понимали, что позволяют беспрепятственно уйти тому, кто в один день убил столько их сограждан; и с еще большим трудом они понимали, что позволяют уйти со всеми выгодами, которые он извлек из четырех лет зверств в Азии. Нет никакого сомнения, он увозил на своих кораблях огромные сокровища, которые казалось легко взять, так как диспропорция была теперь не в его пользу. Сулле пришлось употребить весь талант дипломата, чтобы заставить своих признать рискованность выступления против Митридата, потому что последний не преминул бы объединиться с Фимбрием и тогда положение стало бы намного более губительным.

Говоря это, Сулла подразумевал, что Фимбрий тоже имел задание сразиться с ним, и это влекло за собой необходимость покончить с фимбрийским войском, представленным им шайкой desperados, которой, действительно, нечего было терять теперь, когда они убили своего консула и, следовательно, не могли найти никакого способа оправдания. Метод изложения порядка вещей имел целью оправдать действие, которое он хотел предпринять против Фимбрия, чтобы помешать ему пожинать лавры, бывшие под рукой.

Со времени принятия на себя командования двумя легионами Фимбрий казался особенно активным и подверг страны, которые пересекал, обращению, заставлявшему их сожалеть об эксцессе Митридата: еще до похода на Пергам, а затем на Питане, преследуя царя, он навязал большей части Вифинии режим террора, позволяя своим войскам грабить города, которые слишком демонстрировали благосклонность к Митридату, например, Никомедия; не щадя и другие, такие, как Кизик, где он приказал произвести показательную экзекуцию над двумя именитыми гражданами, которые были избиты розгами на Агоре, а потом обезглавлены топором, чтобы вынудить богатых выкупать свои жизни ценой золота. Затем, потерпев поражение в попытке уничтожить противника из-за отсутствия в его распоряжении флота, который бы мог его окружить, он поднялся по направлению к Троаде, где осадил Илион (говоря по-другому, Трою): горожане знали, что их ждет, хотя они уже подчинились Сулле, и именно по этой причине. И действительно, как только он взял город, то отдал его на разграбление и почти тотальное разрушение, чего тысячелетие назад не сделал Агамемнон. Затем, узнав, что заключение мира в Дардании положило конец вражде между Митридатом и Суллой, он хотел, казалось, отступить на восток, либо предпочитал отойти от побережья, либо же у него было намерение отправиться на поиски Митридата в царство Понт. Во вс

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности