Первый этап финикийской колонизации

События, происходившие вокруг Финикии, оказали на нее значительное влияние. Очень важным стало вытеснение ханаанеев из Внутренней Сирии и Палестины. Уже говорилось, что многие из них переселялись на побережье, где еще оставались независимыми ханаанские, т. е. финикийские, города. Если говорить о Палестине, то, как уже отмечалось, наиболее жестоким было отношение к ханаанеям в первое время еврейского завоевания страны. В Библии имеются указания на столкновения евреев и непосредственно с финикийцами, которых они в отличие от родственных им ханаанеев именуют сидонянами (Mazar, 1996, 66—67). Так, намек на такие столкновения содержится в Книге Судей (X, 12), где сидоняне перечисляются вмеете с другими врагами Израиля. В Книге Иисуса Нанина (XI, 8) говорится о преследовании врагов вплоть до Сидона Великого. Этот город упоминает ассирийский царь Синахерриб среди городов царя Лули (Элулая) (ANET, 287). Следовательно, речь идет о собственно Финикии. Едва ли отношения между ханаанеями и вторгнувшимися л Сирию арамеями были более «мягкими», особенно на начальном этапе арамейского завоевания Сирии. В результате, как ужа говорилось, в Финикии, по-видимому, сконцентрировалось довольно значительное население, что, и свою очередь, не могло не создать в стране демографическое напряжение. Может быть, как некоторый ответ на такую ситуацию (Wagner, 1991, 411—416) стало распространение жертвоприношения mlk (молк).

Единственным радикальным средством «снятия» демографического напряжения было переселение части «излишнего» населения. Юстин (XVIII, 4, 2) упоминает о решении тирийцев (реально тирского правительства) основать Утику в Африке из-за обилия в Тире жителей и необходимости высылки молодежи, т. е. наиболее активных и беспокойных элементов населения. О попытке уменьшить количество населения как об одной из причин финикийской колонизации говорит Саллюстий (Iug. 19, 1). Однако сделать это в непосредственной близости от самой Финикии было невозможно. Палестина являлась ареной ожесточенной борьбы различных народов, а в Сирии все более укреплялись арамеи. Не закончившиеся еще перемещения народов к северу от Финикии не давали возможности обосноваться и в этом регионе. Оставался один путь — на запад, через море. А в этом направлении, как говорилось выше, действовал именно Тир, поэтому он и стал, но существу, единственной метрополией финикийских колонистов.

Непосредственным толчком к началу колонизации мог стать страх перед ассирийцами, что не надо переоценивать, но и не следует этим пренебрегать. Именно в конце XII в. до н. э., как мы уже видели, Тиглат-Паласар I совершил свой поход в Финикию. Тир не стал данником ассирийского царя, и связь этого феномена с первым этапом колонизации может быть не случайной.

Сама проблема существования этого этапа очень спорна. Большинство специалистов решительно отвергают его наличие и считают, что финикийская колонизация не началась ранее IX в. до н. э., соглашаясь в лучшем случае видеть в сведениях о финикийском присутствии за морем указания на предколонизацию (Muhly, 1985, 179—180; Moscati, 1989, 43 и др.). Но есть ученые, стоящие на традиционной точке зрения и принимающие «высокую хронологию» финикийской колонизации (Шифман, 1963, 6—37; Katzenstein, 1973, 75; Negbi, 1985, 222; Stieglitz, 1990, 11; Huss, 1990, 5). Такая спорность самого вопроса заставляет сначала рассмотреть имеющиеся сведения об этом этапе финикийской колонизации.

Фукидид (I, 8) упоминает вместе финикийцем и карийцев в качестве пиратов, обосновавшихся на островах Эгейского моря. Но несколько дальше историк говорит уже только о карийцах, в том числе об их изгнании с этих островов критским царем Миносом. О карийском пребывании на островах, подчинении Миносу и их последующем изгнании говорит и критская легенда, сохраненная Геродотом (I, 171), и воспоминания о карийском господстве на море, которые дошли до раннехристианской хронографии (Kammenhuber, 1979, 119; ср.: Thomson, 1960, 130—137). Можно спорить о существовании или интерпретации исторической основы в этих сказаниях, но ясно, что сообщение об изгнании с островов относится только к карийцам, но не к финикийцам Из сообщения Фукидида не вытекает и одновременность их пребывания на островах, а только констатация самого факта о пребывании тех и других до прихода туда эллинов.

Геродот (II, 44; VI, 47) и Павсаний (II, 25, 12) говорят об основании финикийцами храма Геракла, т. е. Мелькарта (Berchem, I967, 88—107; Berquist, 1973, 35; Gras, Rouillard, Teixidor, 1989, 49—50), на Фасосе и о разработке ими золотых рудников между Энирой и Кинирой. Эти названия, по крайней мере последнее, считаются семитскими (Salviat, 1962, 108—109, n. 7; Berchem, 1967, 10, n. 2). Предполагается, что финикийцы добрались до Фасоса через Кос, Эритры и Лемнос (Berchem, 1967, 107— 108). Это предположение подтверждается характером и направлением торговых связей доэллинского Фасоса, особенно с Лемносом, который был, по Гомеру (II. XXIII, 745), местом финикийского торжества (Graham, 1978, 90— 91). Путь к Фасосу проходил через Родос, где, по Диодору (V, 58, 2), существовали финикийские поселении, основание которых он приписывает Кадму. Родосские историки называют главой финикийцев на этом острова Фаланта (Ath. VIII, 360). Судя по рассказу Афинея, финикийцы заняли город Ялис на севере острова, где до этого времени существовало микенское поселение (Mayer, 1979, 1304).

На юге Эгеиды финикийцы, по словам Стефана Византийского, создали на острове Мелосе одноименный город. Геродот (IV, 147; I, 105) приписывает финикийцам обоснование на острове Фере и постройку святилища на острове Кифере. Павсаний (III, 23, 1) утверждает, что киферское святилище Афродиты было самым древним в Греции и что богиня там представлена вооруженной. Это мало соответствует эллинской богине любви, но зато именно вооруженной представлена финикийская Астарта, с которой обычно отождествляется греческая Афродита на монетах финикийского города Секси в Испании (Garcia y Bellido, 1967,13). Еще Ф. К. Моверс отменил, что Родос, Фера, Мелос и Кифера лежат на пути к западу (Movers, 1850, 256).

Фукидид (VI, 2, 6) говорит, что до прибытия греков на Сицилию на ее мысах и ближайших островках обосновались финикийцы. Лингвисты считают семитскими такие сицилийские топонимы, как Тапс, Пахин, Тамариций, Макара, Мазарес (Шифман, 1963, 27-29; Philipp, 1932, 2092; Ziegler. 1923, 2489; Ziegler, 1934, 1281; Berard, 1953, 69-70, 73). Все они расположены на восточном и южном берегах Сицилии, а не на западном, где позже сконцентрировались финикийцы. На самой Сицилии, как будто найдены некоторые следы финикийского присутствия в восточной и южной частях острона (Tusa, 1982, 97).

После Сицилии финикийцы достигли Испанию и Африку. С этим Страбон (I, 2, 3; III, 2. 14), Диодор (V, 20, 35) и Вtллеи Патеркул (I, 2, 3—4) связывают основание там финикийских поселений. Испания и противолежащий берег Африки были самыми западными регионами финикийской колонизации. Главным центром здесь был Гадес, который, по Страбону (III, 5, 5), был основан после двух неудачных попыток. Возможно, это объясняется сопротивлением местного населения, на что намекает и само название колонии — Гадир, т. с. «укрепление», «защищенное, огороженное место». Может быть, в промежутке между двумя попытками основания Гадеса финикийцы обосновались и Ликсе на африканском берегу (Шифман, 1963, 23—25; Schulten, 1950, 34—35). Во всяком случае, Плиний (XIX, 53) говорит, что ликститское святилище Мелькарта (Плиний его называет Геркулесом) было старше гадитанского. По Патеркулу, через несколько лет после Гадеса финикийцы основали Утику в центре североафриканского побережья.

Итак, намечаются два пути финикийской колониальной экспансии: один — от Родоса вдоль западного побережья Малой Азии до Фасоса; другой — от того же Родоса вдоль южного края Эгейского архипелага до Сицилии, Африки и Испании. Один путь упирался в золотоносный Фасос, другой — в богатую серебром Испанию. Когда же возникли эти пути?

Геродот (IV, 147), опираясь на местное предание, сообщает, что финикийцы прибыли на Феру за восемь поколений до лаконцев. Продолжительность поколения у Геродота колеблется от 30 до 40 лет, но в целом три поколения составляют сто лет (Лурье, 1947, 112; Haw, Wells, 1954, 439; Ball, 1979, 281). Следовательно, финикийцы прибыли на Феру приблизительно на 240 или 320 лет ранее лаконцев. Последние же, как кажется, переселились на Феру в самом начале VIII в. до н. э. (Jeffrey, 1976,185). Поэтому прибытие финикийцев на Феру надо отнести к первой половине XI или концу XII в. до н. э. С. Маринатос приписывает лаконское завоевание Феры ко времени не ранее 700 г. до н. э., но и он датирует прибытие туда финикийцев концом микенской или началом протогеометрической эпохи (Marinatos, 1973, 200).

Фукидид (VI, 112) вкладывает в уста мелосцев утверждение, что их община существует уже семьсот лет. Известно, что Фукидид сам сочинял речи в своем произведении, но так, как они могли бы быть произнесены в действительности (Соболевский, 1955, 96— 97). Поэтому и в данном случае можно думать, что историк довольно верно передал смысл речи мелосцев. Поскольку эта речь была произнесена в 416 г. до н. э., то основание своей общины жители Мелоса относили к 1116 г. до н. э. Разумеется, само число 700 — круглое, и его нельзя принимать буквально. К тому же это число часто употреблялось просто в значении «много». И все же отбрасывать его полностью нельзя. Не уточняя дату основания мелосского поселения, можно просто отнести это событие к концу XII н. до н. э. И Геродот (VIII, 48), и Фукидид (V, 84, 2), и Ксенофонт (Hell. II, 2, 2, 3) утверждают, что Мелос был спартанской колонией. Спартанцы едва ли могли вывести на этот острой колонию в конце XII в. до н. э. Так что столь высокая дата могла относиться только к первому созданию общины. Учитывая приведенное выше сообщение Стефана Византийского, эта первоначальная община была финикийской.

Датировку финикийских опорных пунктов к западу от Эгеиды дают Мела (III, 46) и Веллей Патеркул (I, 2, 3). Мела утверждает, что гадитанский храм существует со времени Троянской войны. По словам Патеркула, Гадес был основан на восьмидесятом году после падения Трои тирским флотом, который тогда был сильнейшим в мире. В соответствии с традиционной хронологией это дает 1105 г. до н. э. Оба автора связывают время основания Гадеса и его храма с Троянской войной, что может вызывать некоторые сомнения. К этому мы вернемся позже, а пока надо отметить, что эти даты подтверждаются другими источниками, дающими сведения, даты которых не зависят от времени Троянской войны.

Патеркул (I, 2, 4) отмечает, что Утика была основана немного позже Гадеса. В то же время Плиний (XVI. 216) пишет, что храм в Утике, построенный вместе с городом, существует 1178 лет. «Естественная история» была завершена Плинием в 77 г. н. э. По ясно, что весь этот труд не мог быть написан, а тем более материал для него собран в течение короткого времени. Поэтому отсчитывать время надо не с 77 г., а с более раннего. Но в любом случае слова римского энциклопедиста указывают на конец XII в. до н. э. Псевдо-Аристотель (de mir. ausc. 134), цитируя какие-то «Финикийские истории», говорит, что Утика была построена за 287 лет до Карфагена. В зависимости от того, какую точную дачу основания Карфагена мы примем (а их существуют три), мы получаем основание Утики в 1112, 1110 или 1104 г. до н. э., что соответствует датам Патеркула и Плиния.

Таким образом, все дошедшие до нас хронологические указания, в том числе не зависимые друг от друга и не связанные с мифологией, дают близкие даты, укладывающиеся в последнюю четверть XII в. может быть, первую четверть XI в. до н. э.

Все известия об этом первом этапе финикийской колонизации можно разделить на две группы. Первая включает сведения, связанные с храмами и оракулами. К сообщениям относительно храмов Фасоса, Киферы, Ликса и Утики надо прибавить рассказ Страбона (III, 5: 5) об основании Гадеса в соответствии с оракулом Геракла — Мелькарта. Храмы владели обширными сведениями о происхождении и истории святилищ. Можно в связи с этим вспомнить довольно точную датировку тирскими жрецами основания их храма и города, что подтверждается и археологическими данными. Все это позволяет отнестись с большим доверием к храмовой традиции.

Мела, говоря о Гадесе, датирует основание не города, а именно храма. Он родился в Тингентере недалеко от Гадеса. В это время гадитанский храм был очень известен и посещался многими римлянами, так что связанные с ним рассказы вполне могли дойти до будущего географа еще в детстве. Правда, нельзя исключить, что эти первые испанские впечатления могли быть позже дополнены информацией и из других источников.

Одним из источников III книги Страбона считается Посейдоний (Bunnens, 1979. 194). Кроме того, сам Страбон именно в рассказе о Гадесе упоминает Артемидора. Оба эти автора, как подчеркивает Страбон (например, III, 1,4—5), сами бывали в Испании, и том числе в Гадесе и его районе. При описании гади-танского Гераклейона Страбон (III, 5, 7) цитирует Полибия. Ясно, что из произведении этих писателей Страбон черпал свои сведения об основании Гадеса. Подробности об оракуле бога, повелевшего основать город, и о трехкратных попытках сделать это явно восходят к рассказам самих гадитан, а настойчивая связь с оракулом Мелькарта позволяет считать этих гадитан жрецами храма этого бога.

Плиний, говоря о храме Утики, упоминает наличие в нем балок из нумиднйского кедра, сохранявшихся со времени постройки храма, одновременного с основанием города. В западносемитских религиях остатки первоначального строения играют большую роль. Достаточно вспомнить роль Стены Плача в современном иудаизме. И в гадитанском храме деревянные балки не сменялись со времени его создания (Sil. It. III, 17—20). Поэтому нет сомнения в том, что рассказ Плиния в конечном итоге восходит к традиции храма в Утике. Говоря об основании храма в Ликсе, Плиний использует выражение «ut ferunt». Он не уточняет, кто «ferunt». Но то, что речь в данном случае идет именно о храме, a нe о городе, позволяет считать источником плиниевского знания жрецов этого храма.

Вторая группа источников о первом этане финикийской колонизации — сообщения, в которых храм или не упоминается, или упоминается как нечто всем известное. О храме молчат мелосцы. Ради торговли, как говорит Фукидид (VI, 2, б), финикийцы обосновались на Сицилии и окрестных островках. Диодор (V, 20, 1—2) пишет, чти финикийцы, надеясь приобрести большие богатства, направились к Океану и основали на границе Европы Гадес, где находится знаменитый храм Геракла. Веллей Патеркул, говоря об основании Гадеса и Утики, умалчивает о храме, но зато упоминает тирский флот, при этом он датирует основание города примерно на восемьдесят лет позже, чем Мела постройку храма. Псевдо-Аристотель тоже говорит о городе, а не храме. Цитируя какие-то «Финикийские истории», он определяет время основания Утики, исходя из времени основания Карфагена. Следовательно, можно считать, что эти «истории» были произведением карфагенских авторов; возможно, что речь шла об одной из «Пунических историй», упоминаемых Сервием (ad Aen. I, 343; 378). Известно, что в Карфагене существовала обширная литература, хранившаяся в библиотеках, которые после разрушения города были переданы нумидииским царям (Plin. XVIII, 22). От одного из этих царей Саллюстий узнал о ранней истории Африки и истории финикийской колонизации, включенной в мифическую предысторию.

Довольно трудно установить источники Веллея Патеркула. Одним из них был, возможно, Непот (Albrecht, 1992, 843; ср.. р. 383). С другой стороны, Непот несомненно был знаком с произведениями Co-сила и Силена, спутников Ганнибала (Nep. Han. 13). У этих авторов Патеркул и мог почерпнуть финикийскую традицию. Последнее предположение подтверждается следующим соображением. Страбон (XVI, 2, 22) говорит, что поэты больше трубят о Сидоне, а Гомер и вовсе молчит о Тире, в то время как колонии, выведенные финикийцами в Ливию и Иберию и по ту сторону Столпов, больше прославляют Тир. Колония по ту сторону Столпов — это, несомненно, Гадес. Трудно сказать, какие города подразумеваются под колониями в Иберии и Ливии, но среди них вполне могла быть Утика (как и Карфаген). Прославление Тира и его морской мощи явно чувствуется в словах Патеркула.

Сам Страбон несколько раз упоминает самые древние финикийские плавания на Дальний Запад и основание там городов несколько позднее Троянской войны. В этих случаях он ничего не говорит ни о храмах, ни об оракулах, что позволяет думать, об использовании им варианта традиции, отличного от того, какой был использован в рассказе об основании Гадеса. Поскольку во всех этих случаях речь идет об основании городов, эту традицию можно назвать «городской».

«Городская» традиция в значительной степени противостоит «храмовой», и они даже могут давать разные даты. Например, «храмовая» традиция приписывает основание храма в Гадесе времени падения Трои, т. е. в соответствии с традиционными датами (1184 г. до н. э.), в то время как «городская» говорит о восьмидесятом годе после падения Трои. Означает ли это, что храм действительно возник на несколько десятилетий раньше города? В принципе в этом не было бы ничего невозможного. Храмы могли быть базами и опорными пунктами международной торговли, они давали гарантию божественного покровительства и тем самым обеспечивали хоть какую-то безопасность прибывшим торговцам. Например, на Фасосе не было города, а разработкой рудников занимался, видимо, сам храм. Однако Страбон (III, 5, 5) говорит об одновременности основания города Гадеса и храма в нем. Такое же впечатление производят и слона Диодора (V, 20, 1). На это можно возразить, что финикийцы явно неоднократно путешествовали в Испанию, и возможно, что все многократные экспедиции Страбон свет к трем. Поэтому вполне возможно, что и создание города и храма относится к результатам разных экспедиций. Но большие сомнения вызывает датировка Мелы.

Дата, сообщаемая Мелой, противостоит всем остальным дошедшим до нас. Мела, основываясь, вероятно, на «храмовой» традиции, приписывает создание гадитанского храма приблизительно ко времени, когда в истории Тира произошли важные события приведшие к возникновению предания об основании самого города. И трудно себе представить, что сразу же после этих событий или даже в ходе их тирийцы смогли предпринять далекую экспедицию, приведшую к основанию храма. Поэтому, не признавая достоверность самой датировки, надо только отметить, что сами жрецы гадитанского храма настаивали на своей древности в противоположность «городской» традиции.

Некоторые имеющиеся в нашем распоряжении датировки смущают своей «привязкой» к Троянской войне и в целом определенной эллинизацией всей истории. Отсюда довольно серьезные сомнения в самой достоверности традиции и мысль о том, что у ее истока стояли, может быть, александрийские эрудиты, которые, зная о роли, играемой финикийцами у Гомера, искусственно связали мифы о троянской войне и о Гераклидах с путешествиями финикийцев. Но уже Страбон отличал Гомepa, молчащего о Тире, от тирийских колонистов, воспевающих Тир. Иногда он (I, 2, 35) называет финикийских колонистов на Западе «сидонянами», но делает это только в связи с сообщениями других авторов. Когда же Страбон, как и Саллюстий (Iug. 78, 1), тоже называющий колонистов «сидонянами», говорит о метрополии, то упоминает именно Тир.

Мифы о Геракле и Гераклидах нельзя приписать финикийцам. Скорее наоборот: будучи типично греческим героем. Геракл заимствовал некоторые восточные черты (Potscher, 1979, 1051). Видимо, именно к восточному источнику восходит рассказ Диодора (IV, 17—18) о десятом подвиге Геракла. По словам Диодора, во время своего похода на Запад Геракл стоял во главе не только армии, но и флота. Параллельное же предание, довольно древнее и восходящее, по крайней мере, к Стесихору, делает его типично «сухопутным» героем: ведь даже чтобы переправиться через пролив в Испанию, герой должен был заимствовать золотой кубок у бога солнца Гелиоса (Чистякова, 1980, 41 — 43). Но в целом Геракл остается персонажем эллинской мифологии.

Естественно, что отрицать определенную эллинизацию финикийской традиции невозможно. В эпоху эллинизма, стремясь включить свою историю в общий исторический процесс, многие «варварские» историки создавали свои труды на греческом языке. Этим объясняется появление трудов Бероса и Манефона. а также создание Септуагинты (Шифман, 1987, 14). Евреи, несмотря на господствующую тенденцию отделиться от язычников, настаивали на своем родстве со спартанцами (I Маc. 12, 6—7, 21). Со своей стороны, и греки интересовались историями туземных народов и государств и использовали их традиции в своих построениях. В римскую эпоху Филон Библский использует труд финикийца Санхунйатона. Он стремился по мере возможности сблизить финикийские и греческие божества, хотя и в значительной степени трансформировал свои данные в эвгемеритском духе. Тирские хронисты Менандр и Дий не только сами носили греческие имена, но и писали свои хроники на греческом языке. Менандр даже отмечал прибытие в Финикию Менелая после падения Трои (Clem. Alex. Strom. I, 140, 8).

Включение в общий исторический процесс, наиболее существенной частью которого была история Эллады и Рима, привело к принятию греческой историографической схемы, где важнейшей вехой являлась Троянская война. Поэтому неудивительно использование той вехи и восточными писателями эпохи эллинизма.

На Западе эллинизация местных традиций произошла, по-видимому, еще раньше. В Карфагене эллинизация культуры имела место уже в начале IV в. до н. э. (Циркин, 1987, 164—165, 228—236, 247). В этом же направлении могли действовать и гадитанские жрецы. Хотя в гадитанском храме и существовало определенное недоверие к иностранцам, все же полностью изолироваться от контактов с ними храм не мог. Это видно из слов Эвктемона (Av. Or. Mar. 358—363) о том, что иноземцы должны были покидать святилище как можно скорее. Уже говорилось, что еще большее неприятие иностранцев не помешало иудеям считать себя братьями спартанцев. Поэтому и связь событий своей истории с событиями истории эллинской, особенно таким важным как Троянская война, могла быть установлена западными финикийцами, и эту «привязку» античные авторы могли заимствовать у них. Еще важнее то, что даты, не связанные с этой войной, как сведения Псевдо-Аристотеля и Плиния, относятся фактически к тому же времени.

Таким образом, нет оснований сомневаться в историчности традиции, которая приписывает первый этап финикийской колонизации концу XII — началу XI в. до н. э. (ср.: Delcor, 1995, 340), но это не означает, что ей не предшествовал этап предколонизации. Уже говорилось о следах финикийскою присутствия в Эгеиде и более далеких странах, относящихся к XIV — XII вв. до н. э. Интересен в этом отношении рассказ Диодора (V, 35, 4 — 5), который повествует о финикийских плаваниях в Испанию ради приобретения серебра, которое затем продавалось в Грецию, АЗИЮ и другие страны, что приносило огромные доходы. Этот автор под Азией явно подразумевает римскую провинцию Азии, т. e. западную часть Малой Азии. Диодор приводит анекдот, где говорится, что для погружения большего количества серебра финикийцы обрубили якоря своих кораблей и заменили их серебряными. Тот же анекдот рассказывает и Псевдо-Аристотель (de mir. ausc. 135). И только после этих плаваний, которые финикийцев весьма обогатили, они приступили к созданию колоний, этo подтверждает существование предколонизации (Moscati, 1983, 1—7: Wagner, 1983, 9—14, 18— 22). Правда, относится эта предколонизация ко времени, предшествующему основанию Гадеса и других колоний в последней четверти XII в. до н. э. Как уже говорилось, важнейшей причиной колониальной экспансии финикийцев на этом этапе являлось стремление «снять» демографическое напряжение. Однако это было использовано финикийцами, и прежде всего тирийцами, для приобретения значительных экономических выгод. Фукидид (VI, 2,.6), Диодор (V, 20, 1, 35, 3) и Псевдо-Аристотель (de mir. ausc. 135) подчеркивают торговый характер деятельности финикийцев. Важнейшей целью их торговли были драгоценные металлы. Недаром конечными пунктами путей колонизации являлись Фасос с его золотом и Южная Испания с ее серебром. Плиний (VII. 197) и Страбон (XIV, 5, 28) приписывают разработку или даже открытие Пангейских золотых рудников во Фракии тирийцу Кадму. Может быть; финикийцы перебрались и на фракийское побережье. В таком случае возникает вопрос: а не было ли хотя бы доли истины в старом утверждении Ф.К. Моверса о финикийцах во фракийской Абдере, одноименной с финикийской колонией в Испании (Movers, 1850, 284)? Если Ликс был действительно основан между двумя неудачными попытками основать Гадес, то его задачей явно было заиметь плацдарм на пути к испанскому серебру. Вероятно, промежуточные пункты имели своей целью обеспечить эти пути. Но и сами они, по-видимому, играли определенную роль в торговле, поставляя в метрополию серебро и золото, хотя и в меньшей степени, чем Испания и Фасос, а также пурпурные раковины и хлеб (Meltzer 1879, 86—89, 448—450: Huxly, 1972, 36—37). В обмен финикийцы продавали масло, различные безделушки и, вероятно, разукрашенные ткани, амулеты, изделия из слоновой кости и тому подобные вещи (Parrot, Chehab. Moscati, 1975, p. 147; Blazquez, 1975, 44—45). Перед нами типичная колониальная торговля, какую вели много позже карфагеняне на берегах Африки (Her. IV, 196). Подобная торговля не требует сравнимого уровня социально-экономического развития партнеров и может сводиться к «немому обмену», что и делали карфагеняне. В некоторых случаях финикийцы могли и сами эксплуатировать рудники. Так было на Фасосе. Геродот (VI, 47), упоминая об этом, использует слово, которое он всегда употребляет, говоря обосновании города или о первом поселении на данной территории (например. I. 16; II, 99; IV, 144). Поэтому и в данном случае можно считать, что для Геродота финикийцы были основателями фасосских рудников.

Финикийцы основывали и простые опорные пункты для ведения торговли или обеспечения ее безопасности. Важную роль играли храмы, некоторые из которых, как например, храм на Фасосе, сами могли выступать как организаторы производства. Но в это время создавались и настоящие колонии с постоянным населением. Фукидид (VI. 2. 6), говоря о поселении финикийцев на Сицилии и окружающих островках, использует слово, свидетельствующее о создании не временных портов торговли, а о колониях с постоянным населением. В еще большей степени эта связь видна в случае с Гадесом и Утикой. Последняя, как уже говорилось, была выведена ради уменьшения количества населения и высылки молодежи. Эта мера была бы бессмысленной, если бы речь шла о временной фактории, жители которой должны были вернуться на родину. Гадес в условиях враждебного окружения, о чем, как говорилось выше, свидетельствуют предыдущие неудачные попытки обосноваться на испанском берегу, мог существовать только как прочный пункт с постоянным населением.

Итак, выделяется четко обозначенный во времени и пространстве первый этап финикийской колонизации. Отсутствие в настоящее время археологических раскопок не может быть доказательством его несуществования. Во-первых, корпус археологических источников — «открытый», и вполне возможны новые находки. Еще сравнительно недавно начало финикийской колонизации в Испании относили к VI в. до н. э., а сейчас на основании именно археологических исследований можно с уверенностью говорить, по крайней мере, о VIII в. (Martin Ruis. 1995, 17—23). Во-вторых, сам характер финикийского экспорта был в то время таков, что оставлял довольно мало археологических следов.

В XI в. до н. э. финикийская колонизация прекратилась. На Востоке произошли важные изменения. После Тиглат-Паласара I ассирийские цари уже не совершали походов за Евфрат, и Ассирия вскоре вновь вступила в полосу упадка. Должно было пройти несколько веков, прежде чем финикийцы снова ощутили ассирийскую угрозу. Произошли изменения и самих границ Финикии. Взаимоотношения ханаанеев и завоевывавших их евреев и арамеев стали более «цивилизованными», что, видимо, привело к прекращению эмиграции первых на финикийское побережье. Устанавливаются даже связи между финикийцами и евреями, обосновавшимися в северной части Палестины — в Галилее (Kochavi, 1985, 57—58; Mazar, 1985, 62—64). Более открытыми к контактам со своими семитскими соседями стали филистимляне, которые сами все более семитизировались, принимая западносемитскую культуру, включая религию и ономастику (Kempinski, 1987, 20—24). В их городах появляются явные следы мирного сосуществования между филистимлянами и финикийцами. Чекеры ослабли и не могли более угрожать финикийцам. Раскопки показали, что в их поселениях, в том числе в их столице Доре, выявляется ясный слой разрушения, а в более верхнем слое появляются уже финикийцы. Это свидетельствует о завоевании Дора финикийцами (Stern, 1990, 30— 32). Так что демографическое напряжение само по себе резко уменьшилось, и финикийцы получили возможность «снимать» его остатки вблизи самой Финикии.

Были достигнуты и экономические цели колонизации — установлены торговые пути, по которым шло на Восток прежде всего золото и серебро. Торговля этими товарами значительно обогатила Тир. Именно этот город, выведший все финикийские колонии в Средиземноморье, стал главным пунктом связи Ближнего Востока с дальним западом Средиземноморья. Тир, образно говоря, превращается в «Лондон древности» (Chehab, 1970, 35).

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности