Смутное время в России. Распад Тушинского лагеря. Смерть Скопина

Воеводы Лжедмитрия II сдавали город за городом. Неудачи посеяли раздор в Тушинском лагере. «Боярская дума» «вора» раскололась. Одни ее члены затеяли тайные переговоры с Шуйским, другие искали спасения в лагере интервентов под Смоленском.

Наемники не прочь были вернуться на королевскую службу, но им мешала алчность. Наемное воинство и слышать не желало об отказе от «заслуженных» миллионов. В конце 1609 г. самозванец вместе с Мариной уныло наблюдал из окошка своей избы за «рыцарством», торжественно встречавшим послов Сигизмунда III. Послы не удостоили «царька» даже визитом вежливости.

Тушинские ротмистры и шляхта утверждали, будто они, служа «Дмитрию», служили Сигизмунду, отстаивали его интересы в войне с Россией. Поэтому они требовали, чтобы королевская казна оплатила их «труды», и тогда они немедленно отправятся в лагерь под Смоленском. Переговоры зашли в тупик.

Воспользовавшись моментом, в Тушино тайно пробрался Адам Вишневецкий, «маршалк» Лжедмитрия II. Встреча закончилась попойкой. На радостях «царек» подарил «старому другу» саблю, коня с богатой сбруей и белую парадную одежду, украшенную соболями и жемчугом. Весть об этом вызвала возмущение солдат. Ружинский выставил дверь царской избы и стал бранить князя: «Что ты тут делаешь, лгун? Берешь за свои сплетни наши заслуги! Ведь тут у иного кровь льется — сила уходит, и нечего дать никому из нас!» Затем гетман принялся бить палкой пьяного пана Адама, пока палка не сломалась в его руке.

Ружинский обозвал «самодержца» сукиным сыном и бросил ему в лицо: «Черт тебя знает, кто ты такой. Мы, поляки, так давно проливали за тебя кровь, а еще ни разу не получали вознаграждения и того, что нам положено еще». Шкловский бродяга едва избежал побоев.

Переговоры с королевскими послами усугубили раздор между поляками и русскими тушинцами.

Дела в «воровском» лагере шли вкривь и вкось. Ружинский не в силах был держать свое воинство в повиновении. Гетман и прежде не церемонился с «царьком». Теперь он обращался с ним как с ненужным хламом.

10 декабря «вор» предпринял попытку бежать из лагеря. Его сопровождали около тысячи донских казаков и московитов. Ружинский догнал беглецов и вернул в Тушино. После этого Лжедмитрию II перестали давать лошадей и воспретили прогулки. Однако ему удалось обмануть бдительность стражи.

Испросив коня у своего «боярина», «царек» укрылся у одного из донских атаманов в предместьях. Наемники несли усиленные караулы на заставах, окружавших лагерь со всех сторон. Вечером 27 декабря 1609 г. к южной заставе подъехали казаки с санями. Поверх теса, которым были загружены сани, сидели несколько человек. Не найдя ничего подозрительного, солдаты пропустили их. Они не знали, что на дне саней лежал, съежившись в комок, «московский самодержец». Он был завален дранкой. Подле «вора» в повозке прятался шут.

Прибыв в окрестности Калуги, Лжедмитрий II обратился к жителям с воззванием. Он жаловался на измену Ружинского, который обещал королю Северскую землю. «Вор» клялся, что не отдаст полякам ни пяди Русской земли, но вместе со всем народом умрет за православную веру.

Гарнизон Калуги тут же открыл ворота и встретил «царя» хлебом-солью.

Едва в Тушине распространилась весть об исчезновении «Дмитрия», как наемники бросились грабить «дворец», растащили имущество и регалии «самозванца». Королевские послы держали своих солдат под ружьем. Их обоз подвергся обыску. Подозревали, что труп Лжедмитрия спрятан в посольских повозках. Пан Тышкевич обвинил Ружинского в том, что тот либо пленил, либо умертвил «царька». Его отряд открыл огонь по палаткам Ружинского и попытался захватить войсковой обоз. Люди гетмана, отстреливаясь, отступили.

Патриарх Филарет и «воровские» бояре забыли о том, что присягали на верность «Дмитрию». Они предали «царька» и выразили готовность поступить на службу к королю. Польские послы зачитали обращение, из которого следовало, что король пришел в Россию «для сохранения государств и русского народа, которому надо лишь отдаться под его покровительство», а «он готов их защитить и снять с них тиранскую неволю». Слушая письмо, тушинские сановники плакали от радости и лобызали королевскую подпись на грамоте. Некоторые из них заявили, что хотели бы видеть на царском троне потомство Сигизмунда III.

Вскоре в Тушине узнали, что «царек» жив и находится в Калуге. Гонец Казимерский привез от него письма к полякам и «царице» Марине. «Вор» попытался перехитрить всех с помощью новых уловок. Он заявлял, что уехал в Калугу на охоту и согласен вернуться в Тушино при условии, что «поляки вновь присягнут ему, а изменившие ему московиты будут казнены».

В минуту опасности Лжедмитрий II поступил с Мариной совершенно так же, как Отрепьев. В письмах к отцу «царица» жаловалась, что стала никому не нужна: «...никто не может указать мне безопасного места для приличного и спокойного жительства, и никто не хочет посоветовать мне что-либо для моего блага»; «тяжелая скорбь моя, должно быть, сведет меня безвременно в могилу, что я предпочитаю злорадству всего мира над моим несчастьем».

Оказавшись в безвыходном положении, «московская царица» уведомила Сигизмунда III, что готова отдаться под его власть, и выражала надежду, что он примет ее, а семью «щедро вознаградит». «Это будет служить, — продолжала она, — залогом овладения Московским государством».

Брошенная «вором» на произвол судьбы, Мнишек тщетно хлопотала о спасении своего призрачного трона. Гордая «царица» обходила шатры и старалась тронуть одних солдат слезами, других — своими женскими прелестями. Она «распутно проводила ночи с солдатами в их палатках, забыв стыд и добродетель». Так писал в дневнике ее собственный дворецкий.

Вскоре Марина убедилась, что не все потеряно: многие наемники готовы вернуться под знамена «Дмитрия». Убедившись в этом, «царица» отказалась от дальнейшей переписки с королем.

В Калугу был спешно отправлен пан Тышкевич с посольством. «Самозванец» жаловался ему на козни короля и «измену» Ружинского и главы его «думы» Михаила Салтыкова, которые «явно покушались на его жизнь». Лжедмитрий требовал смещения гетмана Ружинского. Как только «воинство приведет в Калугу Ее величество царицу», заявил шкловский учитель, он тотчас уплатит по 30 злотых на коня. В прежние времена за «царицу» обещали миллион, теперь намного меньше.

Вести, привезенные Тышкевичем, ободрили приверженцев «вора». Они уговорили донских казаков немедленно выступить в Калугу к «царю». Средь бела дня 2000 донцов и 500 татар с развернутыми знаменами покинули лагерь.

Глава Казачьего приказа Заруцкий продолжал преданно служить гетману Ружинскому и тушинским боярам. Будучи подданным Сигизмунда III, он намеревался вместе с польскими наемными солдатами вернуться на королевскую службу. Рядовые казаки отказались подчиниться ему.

Столкнувшись с неповиновением, «боярин» попытался силой удержать казаков в лагере. Стычки закончились не в пользу Заруцкого.

Атаман привык добиваться своего, какой бы крови это ни стоило. Он предал казаков и заблаговременно уведомил Ружинского об их планах. Гетман вывел в поле конницу и напал на отходивших пеших казаков. Дорога от Тушина до Калуги была усеяна трупами. Сотни, которым удалось пробиться, были разгромлены паном Млоцким.

Наемникам вскоре пришлось пожать плоды учиненной ими бойни. Кровопролитие ускорило размежевание сил внутри Тушинского лагеря. Сопротивление возглавил ближайший соратник Болотникова атаман Юрий Беззубцев. Пану Млоцкому, посланному в Серпухов, пришлось первому оплатить счет. Жители Серпухова подняли восстание. Казаки Беззубцева, не желавшие переходить на королевскую службу, поддержали их. Отряд Млоцкого подвергся поголовному истреблению. Восстало население нескольких других городов, верных Лжедмитрию II.

Ружинский, Заруцкий и другие вожди Тушинского лагеря громко бранили «царицу московскую», якобы повинную в кровопролитии. Они объясняли казачий бунт ее происками. Марина опасалась, что гетман бросит ее в тюрьму или отошлет к королю под Смоленск.

«Царица» принуждена была искать спасения в Калуге. Самозванец выслал ей навстречу 3000 казаков, но поляки подстерегли их и разогнали. В ночь на 13 февраля 1610 г. Марина, надев казачье платье, верхом, с двумя слугами и десятком донцов тайно покинула Тушино и отправилась в путь. Но вместо Калужской дороги она попала на Дмитровскую. Тут ее «изловила» стража пана Петра Сапеги. Тот еще в январе отступил в Дмитров. Соперничество Ружинского и Сапеги было на руку «царице». Сапега устроил Марине торжественную встречу.

Покидая Тушино, Мнишек обратилась к польским солдатам с прощальным посланием. Оно было выдержано в патетическом тоне. «Царица» объявляла, что не может более выносить «оскорблений невинности и презрения»; «полно сердце скорбью, что и на доброе имя и на сан, от Бога данный, покушаются! С бесчестными (непотребными женщинами? — Р.С.) меня равняли на своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали».

Скопин нанес поражение Сапеге и предпринял штурм Дмитрова. При обороне крепости отличилась Марина. Видя малодушие солдат, она бросилась на вал с криком: «Злодеи, я женщина, и то не испугалась!»

Сапега не желал отпускать «царицу» из своего стана, но она пригрозила, что будет защищаться от него с преданными ей донскими казаками.

В конце февраля Сапега сжег Дмитров и отступил к границе. Переодевшись в мужское платье, Мнишек (то в санях, то верхом) уехала в Калугу.

Сбор налогов и грабежи позволили Лжедмитрию II пополнить казну. В воззваниях к солдатам он предлагал теперь всем, кто вернется на службу, по 40 злотых на коня сразу по прибытии в Калугу. Воззвания возымели действие. Весной солдаты подняли мятеж и толпами стали перебираться к «царьку». Толковали, что это Марина «взбунтовала воинство пана Сапеги», еще будучи в Дмитрове. Не дойдя до Калуги, польские наемники остановились на Угре и потребовали деньги. С согласия короля к ним явился гетман Сапега. Фактически он стал во главе всего калужского войска.

Самозванец и Марина горячо благодарили Сапегу, закрывая глаза на его подлинные цели. Для короля военная ситуация приобрела критический характер, и он старался использовать «воровскую» рать в своих целях. Дважды Сигизмунд посылал в Калугу посредников с предложением отправить в лагерь под Смоленск посольство для заключения союзного договора. В июле Лжедмитрий II выразил согласие заключить тесный союз с Речью Посполитой. Но к тому времени обстоятельства переменились.

В Тушине эмиссары Сигизмунда III продолжали переговоры с Филаретом и русскими тушинцами. Авантюра близилась к бесславному концу, и «воровские» бояре готовы были пуститься во все тяжкие, лишь бы продлить игру. По словам очевидцев, тушинцы — «как духовенство, так и бояре — целыми группами, в присутствии панов, целовали крест его величеству королю».

Однако тушинская дума не решилась объявить о переходе в подданство короля-католика. В глазах русских людей государь был прежде всего главой православного царства. Патриарх и «воровская» дума благодарили Сигизмунда III за милость, но сообщали, что при всем желании видеть на Московском государстве короля с его потомством они не могут решить столь важного дела без совета всей земли.

Как только самозванец бежал из лагеря, Филарет и бояре между собой тотчас договорились и вошли в соглашение с польско-литовскими командирами, что им не отъезжать «к Шуйскому и Михаиле Скопину», а также ни Шуйских, ни иных бояр московских «на государство не хотеть».

Некогда Василий Шуйский, стремясь избавиться от первого самозванца, предложил московский трон сыну Сигизмунда III. Тушинцы возродили его проект, чтобы избавиться от самого Шуйского. Идея унии России и Речи Посполитой, имевшая ряд преимуществ в мирных условиях, приобрела зловещий смысл в обстановке интервенции. Тысячи вражеских солдат осаждали Смоленск, вооруженной рукой захватывали русские города и села. Надеяться на то, что избрание польского королевича на московский трон положит конец иноземному вторжению, было чистым безумием.

Тушинский лагерь распадался на глазах. Но патриарх и бояре по-прежнему пытались изображать правительство. В течение двух недель тушинские послы — боярин Михаил Салтыков с сыном, князь Василий Мосальский, князь Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Михаил Молчанов и дьяки — вели переговоры с королем в его лагере под Смоленском. Предлагая возвести на царский трон королевича, Михаила Салтыков «с плачем» говорил о необходимости сохранить в неприкосновенности православную веру и традиционные порядки Московского государства, а его сын высказывал надежду, что король умножит «права и вольности» народа.

Статьи об унии, представленные тушинскими послами, не сохранились. Но известен «отказ» (ответ) короля на эти статьи, датированный 4 февраля 1610 г. Этот документ был вручен тушинцам, а также распространен в Речи Посполитой и отправлен боярам в Москву. Сигизмунд III согласился с тем, что Московское царство, вступив в тесный военный союз с Речью Посполитой, сохранит полную автономию.

Русские статьи соглашения предусматривали, что Владислав Жигимонтович «производит» принять греческую веру и будет коронован Московским патриархом по православному обряду. Ответ короля на этот пункт боярских «статей и просьб» носил двусмысленный характер. Сигизмунд не принял никаких обязательств по поводу отказа сына от католичества.

По тушинскому проекту Владислав должен был править Россией вместе с Боярской думой и священным собором. Потрясения Смутного времени раздвинули рамки земской соборной практики. Русским людям казалось теперь невозможным решать дела без соборов. Королевичу вменялось в обязанность совещаться по самым важным вопросам с патриархом, высшим духовенством, боярами и со «всей землей». Под «всей землей» тушинцы понимали прежде всего дворянство и торговые верхи.

Составители договора ни разу не упомянули о «московских княженецких родах». Подобное умолчание объяснялось тем, что княжеская знать, включая суздальских князей, в массе сохраняла верность династии Шуйских.

Тушинцы проявляли заботу о разоренных дворянах и осторожно отстаивали принцип жалования «меньших станов» (мелких детей боярских) по заслугам. Владислав не должен был «никого поневоле» выводить из Московии в Польшу. Русским дворянам разрешалось ездить для получения образования в другие государства. Договор гарантировал им сохранность поместий и «животов».

Тушинские бояре отстаивали незыблемость крепостнических порядков. Они настойчиво рекомендовали Владиславу «крестьянам на Руси выхода не давать», «холопам боярским воли не давать, а служити им по крепостям». Вопрос о будущем вольных казаков оставался открытым.

Филарет Романов одобрил заключенное соглашение и, покинув «воровскую» столицу, отправился в королевский лагерь.

Каким бы ни было содержание смоленского договора, он оставался не более чем клочком бумаги. Король Сигизмунд отказался предоставить тушинцам гарантии его выполнения. Впрочем, надобности в гарантиях не было: тушинское правительство распалось на другой день после подписания соглашения. Салтыков и прочие «послы» остались в королевском обозе под Смоленском. Они окончательно превратились в прислужников иноземных завоевателей. Король использовал договор, чтобы завуалировать истинные цели затеянной им войны и ускорить завоевание пограничных земель.

Смоленский договор окончательно осложнил и без того запутанную обстановку в России. Рядом с двумя царями — законным в Москве и «воровским» в Калуге — появилась, подобно миражу в пустыне, фигура третьего царя — Владислава Жигимонтовича. Действуя от его имени, Сигизмунд щедро жаловал тушинцам земли, ему не принадлежавшие.

В смоленском договоре король усматривал верное средство к «полному овладению московским царством». Однако даже он отдавал себе отчет в том, что военная обстановка не слишком благоприятствует осуществлению блистательных планов. Осада Смоленска длилась уже более полугода. Королевская армия несла потери, но не могла принудить гарнизон к сдаче. Отряды Ружинского и Яна Сапеги не сумели удержаться в Подмосковье. После кровопролитных боев Ян Сапега отступил из-под стен Троице-Сергиева монастыря к литовскому рубежу. Ружинский сжег Тушинский лагерь и ушел к Волоколамску.

Военные успехи князя Михаила Скопина были впечатляющими. Он неуклонно приближался к столице, громя тушинцев. Дворяне не верили в способности неудачливого царя Василия и все больше уповали на энергию и авторитет его племянника.

Прокофий Ляпунов раньше других выразил мысль, которая у многих была на уме, В письме к Скопину-Шуйскому он писал о царе Василии «со многими укоризнами», зато молодого воеводу «здороваше» на царство. По словам поляков, в войске, которое Скопин вел к Москве, его звали «царем».

Свою грамоту Ляпунов отправил Михаилу Скопину в Александровскую слободу. Рать Скопина освободила Александровскую слободу в октябре 1609 г. А это значит, что вождь рязанских дворян пришел к мысли о низложении царя Василия сразу после вступления Речи Посполитой в войну.

По местническим меркам Скопины стояли очень высоко. При обороне Пскова от войск Батория князь Василий Скопин, отец Михаила, числился старшим воеводой крепости, а Иван Шуйский формально ему подчинялся. Лжедмитрий I не мог произвести в бояре девятнадцатилетнего юношу, но пожаловал ему боярский оклад.

Поляк Станислав Немоевский хорошо знал польских секретарей царя и был принят при дворе. Накануне переворота 17 мая 1606 г. он задержался в комнате у «Дмитрия» до часа ночи. Его осведомленность не вызывает сомнений. Согласно дневниковым записям Немоевского, высшие оклады при дворе «Дмитрия» были положены «Шуйским: первому — Михаилу Скопину — 600 рублей, Василию — 600, Дмитрию — 600, Ивану — 500, Татищеву — 300, Воротынскому — 300». Даже не будучи боярином, Скопин числился «первым» из Шуйских и получал такой же оклад, как старший боярин Василий Шуйский и его брат.

Искони государи жаловали первым сановникам царства северные провинции — Вагу, Чаронду, Тотьму и Решму. Ежегодный доход с них составлял 9000 рублей. Царь Василий поделил эти провинции между братом Дмитрием и племянником Скопиным.

Превосходя трех братьев Шуйских знатностью, Скопин обладал неоспоримыми правами на трон. Молва о распрях среди Шуйских распространилась по всей стране. Как заметил псковский летописец, братья государя стали клеветать на Скопина уже в то время, когда воевода находился в Александровской слободе. Василию Шуйскому со всех сторон поступали доносы, что народ хвалит Скопина, «яко достоит сицевыи князь и сильный муж и храбрый быти царем».

Военные действия требовали средств, и Скопин должен был позаботиться о финансах. Осада Москвы затрудняла сбор платежей с уездов. Князь Михаил обладал большими возможностями. Известно, что в августе 1609 г. он отправил гонцов в северные города с распоряжением собрать деньги «немецким и крымским ратным людем (союзникам. — Р.С.), сколько кому мочно дать».

Молодой воевода готовился идти прямо к Смоленску, но получил от царя Василия повеление спешить в Москву.

Рязань готова была поднять мятеж против самодержца. Ляпунов помог государю справиться с Болотниковым, за что получил чин думного дворянина. Трезво оценив последствия польского вторжения, Ляпунов пришел к выводу, что страну ждет катастрофа, если Шуйский останется на троне. Чтобы избежать губительных потрясений, Ляпунов предполагал добиться отречения Василия в пользу его племянника Скопина. Передвижка власти должна была пройти внутри династии, в виде законного перехода власти от дяди к племяннику.

Скопин-Шуйский опасался кары царя Василия и велел арестовать посланцев Ляпунова, но затем отпустил их. Боярин под присягой обязался доносить обо всех «лихих» замыслах против государя, о которых узнает. Но он нарушил клятву и ничего не сообщил царю.

Можно указать на многозначительный факт. После занятия Слободы Скопиным царь Василий спешно отправил туда двух своих главных «ушников» (доносчиков) — бояр Ивана Куракина и Бориса Лыкова. Шуйскому недоставало сил для надежной защиты столицы. Тем не менее он отослал из Москвы в Слободу крупный отряд войск. Очевидно, в окружении Скопина нашлись соглядатаи, донесшие государю о грамоте Ляпунова.

Чтобы сохранить власть, Шуйским надо было сберечь единство клана. Донос на Скопина положил начало семейной распре, получившей широкую огласку. В письме Сигизмунду III от 17 февраля 1610г. гетман Роман Ружинский сообщал: «Василий Шуйский в распре с Михаилом Скопиным и каждый из них промышляет сам о себе... по имеимым мною от лазутчиков уведомлениям, нетрудно было бы его привлечь на сторону В.К.В.». Ружинский считал желательным пригласить Скопина на королевскую службу, а это значит, что речь шла не о мимолетной размолвке, а о глубоком конфликте.

Король последовал совету Ружинского и 3 марта обратился к Скопину с обширным посланием. Он убеждал боярина свергнуть Василия Шуйского и призвать королевича Владислава. Сигизмунд притворно просил у Скопина разрешения на переворот. «Мы не будем противиться избранию нашего сына на Московское государство, — писал монарх, — если, по воле Всемогущего Бога, это состоится с согласия всей земли, и если ты, князь Михаил Васильевич Шуйский, пожелаешь дать на это разрешение вместе со всеми боярами, окольничими, думными дьяками, дворянами и детьми боярскими»; «мы будем тебя любить и пожалуем тебя нашей королевской милостью, а также одарим всякими наградами, каких только ты сам пожелаешь». По всей вероятности, царю Василию донесли об интригах Сигизмунда III.

Современники отметили, что Скопин не спешил освобождать столицу. Исаак Масса с нескрываемой иронией отзывался о затянувшемся походе: «...против всякого чаяния Москва больше года выдерживала осаду, пока эти освободители подходили к ней и соединялись вместе; неприятель тем временем опустошил всю окрестную страну».

Князь Михаил Скопин медлил с возвращением в столицу не только из-за недостатка сил. При господстве местнических порядков воевода по прибытии в Москву имел мало шансов удержать высшее военное командование в своих руках. В столице ему неизбежно пришлось бы терпеть мелочную опеку со стороны государя, его постоянное вмешательство в военные дела.

Дело не ограничивалось соображениями личной карьеры. У воеводы были все основания бояться, что плоды его побед исчезнут в неловких руках старших Шуйских.

Скопин не простил дяде того, что в дни похода на Незнань тот сместил его и отослал в Новгород перед решающим столкновением.

Царь Василий не лукавил, когда обещал москвичам, что воевода Скопин со дня на день освободит столицу. В критические моменты он не раз посылал боярину настоятельные приказы спешить на выручку «царствующему граду», но добиться послушания от воеводы не мог. Между тем из-за промедления Скопина монарх мог лишиться трона.

Скопин полтора года вел войну по своему плану и разумению, пренебрегая приказами из Москвы. Рознь между царем и его племянником становилась все более заметной. До Александровской слободы было рукой подать. Однако прошло пять долгих месяцев, прежде чем рать Скопина прибыла в столицу.

С наступлением весны князь Михаил Скопин и Яков Делагарди в сопровождении союзной армии торжественно вступили в Москву. 12 марта 1610 г. Скопин ввел к царю шведского полководца, которому в качестве особой милости позволено было явиться в залу с саблей в ножнах.

Столица оказала поистине царский прием герою, что усилило подозрения Шуйского. Оставшись наедине с племянником, царь Василий попытался объясниться с ним начистоту. В пылу семейной ссоры Скопин-Шуйский будто бы посоветовал дяде оставить трон, чтобы земля избрала другого царя, способного объединить страну.

Если все так и было, Скопин сам подписал себе смертный приговор. В роду московских государей мало кто из удельной родни умирал естественной смертью.

В силу своей исключительной знатности Скопин-Шуйский имел право занять трон или по крайней мере получить удельное княжество. Его право было подкреплено выдающимися воинскими заслугами. Но требовал ли Скопин для себя удела неизвестно.

Авраамий Палицын подчеркивал, что лица из ближайшего окружения государя (в их числе князь Дмитрий Шуйский) всячески интриговали против славного воеводы: «с клятвою подходят в тайных думех самодержца, яко вся земля Росийскаа почитают князя Михаила паче тебя, великий царю, еще же и скипетроносца хотят его видети».

Конфликт между Скопиным и монархом был замечен не только поляками, но и шведами, находившимися в столице. Командующий союзным шведским войском Яков Делагарди настойчиво советовал боярину как можно скорее покинуть Москву, видя кругом «ненависть и злобу».

Московское командование спешно готовило армию к решающему сражению с королевскими войсками. На выручку Смоленску должны были выступить главные силы. В соответствии с традицией, главную армию могли возглавить либо сам царь, либо старшие бояре думы. Таковыми были князь Федор Мстиславский и конюший боярин князь Дмитрий Шуйский.

Царю Василию предстоял трудный выбор. Народ чествовал Скопина как героя и ждал, что он будет назначен главнокомандующим. Но было очевидно, что новые победы Скопина неизбежно повысят его шансы на обладание короной.

Братья царя не скрывали тревоги. Царь Василий не имел детей, и его брат Дмитрий готовился использовать это обстоятельство. Чин конюшего боярина, пожалованный Дмитрию, имел особое значение. В качестве «начального боярина» конюший в периоды междуцарствия наделялся особыми прерогативами. По свидетельству папского легата Антонио Поссевино, в Московском государстве конюшие обладали правом выбора царя, когда трон был вакантен. Еще более определенно высказался знаток московских порядков дьяк Григорий Котошихин: «А кто бывает конюшим, и тот первый боярин чином и честью; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем кроме того конюшего? Иному царем быти некому, учинили бы его царем и без обирания».

Конюший Дмитрий Шуйский надеялся унаследовать трон после смерти брата. Однако стремительная карьера Скопина грозила расстроить его планы. Стоя на городском валу и наблюдая торжественный въезд Скопина, Дмитрий не удержался и воскликнул: «Вот идет мой соперник!»

Дмитрий использовал все средства, чтобы скомпрометировать воеводу. Явившись к монарху, он обвинил Скопина в стремлении захватить власть и в решении, принятом по собственному усмотрению, о передаче шведам ряда замков и земель в обмен на военную помощь. Такое обвинение затрагивало патриотические чувства народа. Договор, заключенный Скопиным со шведами, предусматривал передачу им Карелии. Покушение на территориальную целостность страны всегда влекло за собой обвинение в государственной измене.

Царь Василий будто бы защищал воеводу. Дело дошло до ссоры, и самодержец якобы ударил брата посохом. Вскоре монарх поручил Скопину и еще двум боярам разработать вместе с Делагарди план предстоящей военной кампании. Шведы потребовали предварительно передать им все обещанные земли. Под этим предлогом Делагарди отказался участвовать в совещании. Демарш шведского главнокомандующего поставил Скопина в затруднительное положение.

Боярская Москва задала в честь Скопина пир, длившийся много дней. В конце апреля после очередного празднества воевода почувствовал себя плохо и вскоре скончался.

На страницах Дневника похода Сигизмунда III под Смоленск находим самое раннее известие о кончине Скопина. 3 мая 1610 г. составитель Дневника пометил: «...жена Дмитрия Шуйского отравила его на крестинах, каким образом, это еще не известно, но он болел две недели и не мог оправиться». Сведения были получены поляками от двух московских детей боярских перебежчиков, прибывших из Можайска.

Князь Михаил умер, согласно панихидной записи Кремлевского Архангельского собора, 23 апреля, а значит, заболел 9 апреля 1610 г. Гетман Жолкевский в Записках воспроизвел версию о насильственной смерти Скопина: он «умер отравленный (как сперва носились слухи) по изветам Шуйского, вследствие ревности, бывшей между ними». Позднее гетман сделал важную оговорку: «...между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки». Первые известия Жолкевский получил из тех же источников, что и Сигизмунд III. Но в сентябре 1610 г., по прибытии в Москву, он виделся с Воротынским, Шуйскими и с женой Дмитрия Екатериной. Жолкевский увез братьев Шуйских и Екатерину в Польшу.

В пути он имел возможность подолгу беседовать с ними. Понятно, что пленники старались оправдать себя.

Из «Рукописи Филарета» следует, что Скопин был в доме Воротынского на крестинах его сына: «...разболеся сей храбрый и разсмотрительный воевода князь Михаил Васильевич, и умре, глаголют убо неции, яко отравлен бысть, на крестинном пиру, у князя Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего Алексея, от князя Дмитреевы жены Ивановича Шуйского, от княгини Екатерины, в вине на перепиванье. И тако едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и изо рта...» В окончательной редакции «Рукописи Филарета» все сведения об отравлении Скопина были тщательно вычеркнуты.

Если верить русским источникам, дочь Малюты Екатерина Скуратова поднесла князю Михаилу кубок вина с ядом «на перепиванье», когда гость основательно перепил.

Некогда такой вид смерти царь Иван IV выбрал для своего двоюродного брата князя Владимира Старицкого, последнего из членов династии, который мог оспорить трон у царских сыновей. По его приказу Малюта Скуратов, отец Екатерины, поднес князю Владимиру чашу с отравленным вином.

Может быть, Скопин не выдержал многодневных пиров в свою честь и умер с перепоя? Такое предположение сомнительно. Князю исполнилось 24 года, и он был в расцвете сил. Молодой человек был рослым и обладал недюжинной физической силой. Для умершего не сразу нашли подходящий гроб, так как даже самые большие из готовых гробов оказались малы.

Почувствовав себя плохо, Скопин сумел добраться до монастыря, где к нему были вызваны немецкие доктора. Проболев две недели, он скончался. По польской версии, причиной смерти была лихорадка — жар, высокая температура. Но почти все русские источники упоминают о сильном кровотечении из носа и рта как непосредственной причине смерти.

Придворный летописец Романовых записал толки о гибели героя, но оговорился, что истины он не знает. Столь же осторожен Авраамий Палицын. Мало поболев, отметил он, воевода «к Господу отъыде, но не вемы убо, како рещи, Божий ли суд нас постиже, или злых человек умышление совершися. Единый создавый нас весть». Враждебный царю Василию псковский летописец винил в смерти Скопина не самого государя, а его братьев.

Монарх пролил слезы над гробом племянника и приказал похоронить его в Архангельском соборе Кремля с царскими почестями.

Память о Скопине отразилась в исторических песнях. В 1618 г. в Москву прибыл священник Ричар Джеймс, бакалавр Оксфорда, сопровождавший королевских послов. Для него была сделана запись русских песен, одна из которых — плач по Скопине. В народе о нем плакали и московиты, и «свейские немцы». Князья Мстиславский и Воротынский горюют о славном воеводе и приговаривают, что взлетел он высоко, но летал недолго:

Высоко сокол поднялся

И о сыру матсру землю ушибся.

В другой песне описаны крестины у Воротынского, на которых кум — «правитель царства Московскаго» князь Скопин, а кума — жена князя Дмитрия Шуйского. За столом бояре хвалились силой и богатством, а Скопин — тем, что очистил Московское царство. Обиженные бояре подсыпали зелья в кубок со сладким медом, а жена Дмитрия Шуйского поднесла отравленную чашу.

Смерть Скопина-Шуйского роковым образом сказалась на положении дел в армии и стране. Прокофий Ляпунов обратился с посланием к городам. Он возложил всю ответственность за смерть Скопина на царя Василия и призвал не повиноваться ему. Рязань и ее пригороды, занятые ратниками Ляпунова, отложились от Москвы.

Гражданская война расколола рязанское дворянство. Ляпуновы подняли мятеж, Измайловы остались верны трону, Сунбулов осел в «воровском» лагере.

Прокофий Ляпунов нашел союзников в Москве. Среди них первенствовал князь Василий Голицын. В дни мятежа против Бориса под Кромами Голицын велел связать себя, чтобы оправдаться в случае неудачи, а Ляпунов с оружием в руках возглавил бунт.

После кончины Скопина думный дворянин Ляпунов составил новый заговор с Голицыными. По летописи, он стал думать думу большую с Голицыным на Шуйского.

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности